Искупительница - Джордан Ифуэко

– регентов Морейо. Они сидели на пледе неподалеку, попивая чай, и время от времени сурово поглядывали на нас.

– Они даже не разрешают мне запускать змея в одиночку, – проворчал Цзи Хуань. – И мне нельзя заводить друзей, которых они не одобряют. Наверное, они и сейчас пытаются прочитать по губам наш разговор.

Я сочувственно нахмурилась.

– Я когда-то жила в похожем месте.

– В усадьбе Бекина?

– Да.

Я так и не привыкла к тому, как много Цзи Хуань и другие правители обо мне узнали. Мои воспоминания теперь принадлежали не только мне. Вся моя жизнь – или ее копии – свободно парила в памяти других людей, готовая принять новую форму в зависимости от суждений каждого отдельного человека.

– Даже в Детском Дворце за вами всегда следили, – сказал он. – Я знаю, каково это.

Я взглянула на его невинное круглое лицо, на котором отражалась моя тревожность.

– Цзи Хуань, если ты присоединишься к моему Совету, я никогда не буду контролировать, с кем ты общаешься. Не будет никаких проверок и испытаний. Никакого осуждения. Все, что мы должны делать – это поддерживать друг друга. Кроме того, благодаря Лучу… – Я постучала его пальцем по голове и подмигнула, – мы сможем говорить в любое время, и никто не сможет прочитать по губам.

Он просиял.

– Я правда могу рассказать тебе все-все?

Мне тут же вспомнился другой мальчик, выглядывающий из-за занавески в Детском Дворце.

«Ты будешь еще одной, правда? Еще одним человеком, который мне нравится и которого они заберут».

– Да. Что угодно, – сказала я, положив руку на леску его змея.

Затем позволила Лучу вспыхнуть у меня между ушами и послала в потрескивающий жар сообщение:

«Я рассказывала тебе о том, как угрожала духу Буша палкой?»

– Да, – отозвался Цзи Хуань, – но я хочу послушать еще раз, особенно ту часть, где ты спасла Его Святейшество Санджита от… – Он замолчал, осознав, что сейчас произошло. – Я… я…

– Ты услышал меня. – Я вздохнула. – И я лучше покажу тебе духов Буша, чем воспоминания о том, как я ранила человека кинжалом.

Цзи Хуань выпустил леску из рук и порывисто меня обнял. Потом, покраснев, быстро отступил. Мерцая в солнечном свете и кружась на ветру, воздушный змей улетел и превратился в крошечную точку в безоблачном олуонском небе.

«Однажды и я стану таким же свободным, – прозвучал голос Цзи Хуаня в моей голове. – Но до тех пор, моя Тарисай… расскажи мне еще своих историй».

* * *

Любовь Урии ко мне была несколько сложнее – и не в том смысле, в каком мне бы хотелось. Старый вождь напоминал мне Олугбаде: он питал слабость к тем, кто был более невежественен, чем он сам, – или, во всяком случае, к тем, которых он считал таковыми.

Когда я показала ему все свои недостатки, он только по-отечески мне улыбнулся.

– «Мудрейший правитель должен быть скромен, – процитировал он, приподнимая мой опущенный подбородок. – Следует признавать свои ошибки».

Мы сидели в кабинете Урии на его вилле в районе Илайобы. Горы книг и пыльных свитков лежали вокруг нас на ковре. Здесь пахло чернилами и верблюжьей шерстью.

– Спасибо, – сказала я, проглатывая раздражение от его снисходительного тона. – Я обязательно над этим поду…

– Так сказал Кассий Мехеди Уверенный, – перебил он, поглаживая седую бороду. – Девятый трактакт, пятый стих. Мехеди очень подробно и глубоко размышляет о скромности: его труды служили мне величайшим утешением в первые годы моего правления. Стоило, пожалуй, давно их тебе порекомендовать, – пробормотал он, вышагивая по кабинету и собирая какие-то фолианты. А затем свалил книги мне на колени: слезящиеся глаза его радостно сверкнули. – Возьми вот это на сегодня. Я включил в подборку размышления Авади Пустынного о сыновьем почтении к родителям в связи с твоими сложными отношениями с матерью и поэзию Якова Бродящего, хотя, не стану отрицать, его работы несколько простоваты. Ты, разумеется, его уже читала, но…

Увидев мой пустой взгляд, он недоверчиво усмехнулся.

– А. Что ж. Не стыдись, дитя. По правде говоря, я тебе даже завидую: стать бы снова молодым, вернуться в самое начало своего нравственного пути… – Он замолчал, ностальгически вздохнув. – Этого ничто не заменит.

– Э… спасибо, – повторила я, ерзая под пошатывающейся башней из книг. – Но мне еще многое нужно сделать перед моим путешествием в Подземный мир. Не уверена, что у меня будет время на, гм, чтение на досуге.

– Разумеется, – сказал он, снисходительно похлопав меня по голове. – Я все понимаю.

Но не успела я расслабиться, как вождь добавил:

– Я выпишу для тебя краткое содержание этих текстов. В особенности, я полагаю, тебе придутся по душе размышления Елены Аколита о природе дружбы и предательства. Я помню один пассаж, в котором она…

По шее пробежал холодок беспокойства. Неужели я показала свои воспоминания Урии только для того, чтобы меня нагрузили еще одной изнурительной задачей? Должна ли я стать экспертом по философии, чтобы его помазать?

Но за следующие несколько дней, с трудом удерживая глаза открытыми во время лекций по королевской добродетели, я вскоре поняла, что вождю Урии не слишком важно, как быстро я учусь. Его очаровывал мой потенциал – холст ошибок моей жизни, который еще только предстояло превратить в шедевр искусства.

Это раздражало бы меня гораздо сильнее, если бы не мальчишеская радость, которую явно испытывал Урия от процесса обучения. Похоже, он давно жаждал заполучить подобный проект: сосуд, который можно наполнить годами его педантично собираемых знаний.

Мои головные боли усиливались по мере того, как голоса оджиджи становились все громче. В пыльном кабинете Урии мне отчего-то становилось легче. Я кивала в нужных местах, когда он объяснял какие-то философские концепты, и наблюдала, как сияют его обрамленные морщинами глаза, когда я верно цитирую какой-нибудь трактат. Наконец-то рядом был хотя бы один человек, которого я не разочаровала в качестве императрицы. Чьи нужды я могла легко удовлетворить, всего лишь слушая его рассказы и подливая ему в чашку травяной чай, пока он зачитывал мне тексты давно умерших философов.

Мы никогда не будем так близки с Урией, как с Минь Цзя или даже с Цзи Хуанем. Но в конце одного урока я попробовала мысленно процитировать через Луч:

«Гордыня – лишь препятствие на пути юного правителя…»

Урия рассеянно закончил так же мысленно:

«…Ринель Козломыслящий, трактакт пятый, стих двадцатый».

И я была рада услышать его голос в своей голове.

* * *

Я проснулась за несколько часов до рассвета, успокоенная нашим с Дайо дыханием в унисон. Он знакомо пах маслом ши и льняной тканью. Там, где