Возвращение - Геннадий Владимирович Ищенко

Вечером я рассказал родителям о состоявшемся разговоре.

– Нам надо остаться, – сказал я расстроенной маме, – иначе на юг вы уедете без меня. И потом зря ты туда рвёшься. Квартиру дадут только через полтора года, и всё это время придётся жить со стариками. Нормально проживём два месяца, а потом начнутся ссоры и скандалы. Тебе это нужно? Вокруг степь, постоянные ветра и пыль. Только и того, что Дон, который через двадцать лет загадят. А ловить рыбу можно и в Минском море. Новыми друзьями вы не обзаведётесь, а теперешние получат квартиры в Минске.

– А ты откуда знаешь? – оторопела мама.

– Знаю, – ответил я, решив всё им рассказать. – Папа угадал, когда сказал, что в меня кто-то вселился, только этот «кто-то» – это я сам в возрасте восьмидесяти лет.

Я подробно рассказал о событиях последнего дня моей жизни в тридцатом году.

– Сразу после «заселения» был восьмидесятилетним стариком, но потом сознание ребёнка начало менять моё, поэтому сейчас я нечто среднее из нас двоих. Память осталась, но чувствую себя лет на двадцать. Я помню всё, что случилось за время той жизни, поэтому представляю для Машерова большую ценность. Именно это я писал в своих тетрадках, а повести были только прикрытием.

– Так они не твои! – дошло до отца.

– И повести, и песни, – кивнул я. – По первоначальному плану мне нужно было приобрести известность. План поменялся, но это всё равно помогло. Если бы не пение, я не попал бы в квартиру Машерова.

– И Москва была нужна для этого? – спросил отец.

– Да, папа. Только это был плохой вариант. Извините, но я не буду говорить о своих делах, а Тане лучше вообще ни о чём не знать.

– Люся знает? – спросила мама, которая на удивление быстро поверила рассказанному.

– Знает.

– И когда мы умрём? – спросил отец.

– Лучше вам этого не знать, – ответил я. – Вы оба проживёте долго и умрёте из-за того, что медики неправильно поставят диагноз. У тебя не сразу распознают язву двенадцатиперстной кишки, а маму будут лечить от кисты, вместо герпеса. Зная это, я могу сказать, что вы добавите к своему немалому возрасту ещё лет по пять.

– А Таня? – спросила мама.

– Я переживу её на несколько лет. Ей можно со временем кое-что подсказать, но боюсь, что толку от моих советов будет мало. Она всегда жила своим умом и не слушала вас, с какой стати послушает меня?

– И как нам теперь к тебе относиться? – спросил отец.

– Это решайте сами. Я был и остаюсь вашим сыном. Больше доверяйте, а в остальном я не советую что-то менять.

– А как же теперь твои книги? – спросила мама.

– Пока больше не будет ни книг, ни песен, – ответил я. – Не из-за того, что кто-то против. Мне сейчас лучше не выделяться. Получим деньги за вторую книгу, и я разорву договор с издательством. А песни будем петь вам. Когда Машеров утвердится в Москве, тогда посмотрим. Если из-за изменения будущего не напишут какую-нибудь хорошую книгу или песню, это сделаю я, и не обязательно от себя.

– Будешь что-нибудь говорить родителям Люси? – поинтересовался отец.

– Что-нибудь буду, – ответил я, – а правду боюсь. Даже если поверят, вряд ли обрадуются тому, что их дочь связалась со стариком. Позже, когда мы с ней будем вместе и они лучше меня узнают, воспримут это совсем по-другому.

– Может, ты и прав, – сказал отец. – Я ждал чего-то необычного, но не такого. Если бы ты рассказал сразу, я ни за что не поверил бы. И никакие рассказы меня не убедили бы. Слишком много ты читал разной фигни, а язык и раньше был неплохо подвешен. Повезли бы тебя к невропатологу.

– В таких случаях возят к психиатру, – хмыкнул я. – Поэтому я вам ничего и не говорил. Да, я договорился, что летом нас с Люсей отправят в дом отдыха, так что планируйте ехать в отпуск без меня. И мне будут нужны деньги.

– Можешь брать, – сказала мама, – ты знаешь, где они лежат.

Следующий день был воскресным, поэтому утром я пошёл к Черзаровым. Выставили из комнаты Ольгу, и я рассказал Люсе о разговоре с полковником и о том, что всё открыл родителям.

– Боюсь, что твои не готовы к такой правде, но что-то сказать нужно. Как ты думаешь?

– Я их знаю, – сказала Люся. – Или не поверят, или поверят и перепугаются за меня. В обоих случаях будет плохо. Можно сказать о переводе. Отец будет недоволен, а вот мама обрадуется.

Иван Алексеевич недовольства не проявил.

– Если это не твои фантазии, то было бы неплохо. Служить осталось недолго, а жить собирались в Минске. А теперь и квартиры не ждать. Получается, что из-за тебя перетягивают и нас? Дочь, твой жених полон тайн и секретов. Кто бы мне раньше сказал, что с мальчишкой станут так носиться, ни за что не поверил бы. Наверняка твои таланты здесь ни при чём. Ты знаешь, в чём дело?

– Знаю, – сказала Люся, – но вам не скажу. Запретили мне кому-нибудь говорить, даже вам. Но ничего плохого там нет.

– Хочется закончить здесь седьмой класс, – сказал я, когда мы одевались для прогулки. – Осталось меньше полутора месяцев. Жаль, что не сообразил сказать об этом полковнику.

Отцу сообщили о переводе в середине мая. Днём позже о своём переводе узнал Иван Алексеевич. Через неделю прибыли офицеры, которые должны были их заменить. Несколько дней наши отцы передавали дела, а переезд организовали за неделю до окончания учебного года. Нам пошли навстречу и проставили четвертные и годовые оценки на несколько дней раньше.

– Жаль, что вы уезжаете, – сказала нам Ирина. – Хотелось бы работать с вами и дальше, но не судьба.

Я её понимал. В нашей школе каждый класс постоянно обновлялся, и до выпуска в нём оставалось мало тех, кто начинал учиться в младших классах. А тут уезжают сразу два отличника. Хоть у меня уже не было прежних отношений с ребятами, расставаться с классом было жаль. Мы решили, что постараемся сюда приехать, тем более что, если попрошу, наверняка дадут машину.

– Без вас в школе станет скучно, – грустно сказала Лена, бросив на меня взгляд, которого я безуспешно ждал от неё несколько лет.

– Хорошо, что мы уезжаем, – сказала Люся, когда мы вышли из школы.

– Если из-за Лены, то можешь не волноваться. Всё в прошлом, да и её отца скоро переведут.

– А дыру в заборе так и не заделали, – сказала Люся, пользуясь ею в очередной