Причинное время - Лев Рубинштейн

Например, как в наши дни, она может замениться пышным павлиньим хвостом великодержавной спеси. Или лисьим хвостом, заметающим следы собственного паскудства. Или собачьим хвостом, восторженное виляние которым красноречивее всяких слов и дел свидетельствует о бурных верноподданнических чувствах.

Да и много еще есть на свете разнообразных хвостов, подменяющих собою память.

Впрочем, исчезающая людская память замещается поначалу все же символическими, а не вполне буквальными хвостами. Ну так и что с того: эволюция — дело небыстрое.

В поздние советские годы из всех наличных символов товарного благополучия (или неблагополучия) на первом месте была, конечно, колбаса. Ее метафизическое могущество, обеспеченное не только безграничным потребительским демократизмом, но и очевидной соблазнительностью околофрейдистских ассоциаций, могущество, плодотворно вдохновлявшее несколько поколений поэтов и философов, завороженных этим мифопорождающим феноменом, существенно затмевало все прочие. Такие, например, как “ковер”, который, к слову сказать, тоже был не лыком шит. Не говоря уже о прочих продуктах питания. В том числе и о сыре.

Нет, сыр не то чтобы отставал в этом удивительном состязании. Он в нем просто не участвовал. Он играл какую-то отдельную, не всегда заметную, но важную роль. Почему — непонятно. Но он ее играл и продолжает играть — это факт.

Не самый ведь популярный в России продукт! Мы ж не Франция все-таки! И даже совсем не Франция! А вот семиотический ореол, окружающий его, почему-то важен до необычайности. В чем дело? А бог его знает!

Кстати, о Боге. Не оттуда ли, не от дедушки ли Крылова тянется, ничуть не выдыхаясь, а лишь обогащаясь все новыми ароматами, этот душистый (об этом чуть позже) шлейф? Вспомните-ка, кто послал вороне кусочек сыру? То-то же. А ведь каждый из нас живет с этим сюжетом с тех пор, как научился различать слова. Не оттуда ли смутные представления о его, сыра, нерукотворном происхождении?

Нет, сыр — продукт непростой. Он в России больше чем сыр. Он не только объект материальной культуры, но и столь же неясный, сколь и отчетливый символ и предвестник разнообразных и до поры до времени ускользающих от определений социально-культурных процессов.

В середине 90-х годов я какое-то время прожил в Берлине. Однажды я встретился там со знакомой немецкой журналисткой, которая по долгу службы часто ездила в Москву, а иногда и бывала там подолгу. В тот раз она только что приехала оттуда. “Расскажи, что там у нас?” — спросил я ее.

“Ну, по-всякому, — сказала она. — Но немножко тревожит, что из магазинов стали потихоньку исчезать нервные продукты”. — “Что значит «нервные продукты»?” — “Ну, такие, которые сигнализируют о наступающем неблагополучии. В том числе и политическом”. — “Это какие же такие продукты?” — “Ну сыр, например!”

Надо же! Ведь и правда! А я никогда прежде об этом не задумывался.

Тогда, впрочем, сыр быстро вернулся. А чуть позже монолитное слово “сыр” обрело множественность: в бытовой речи произошла тихая, но важная революция, вследствие которой общество освоило слово “сыры”, одомашнив таким образом давний, советских времен, тревоживший воображение миф о трехстах сортах сыра в любом европейском магазине.

Появились, в общем, сыры.

А до этого слово “сыры” (а также “сырихи”) на протяжении десятков лет означало поклонников и поклонниц, толпами ходивших за любимыми артистами. “Сырами”, как я выяснил позже, их назвали потому, что на Тверской (и я это хорошо помню) много лет был знаменитый магазин “Сыр”. И там у них было место встречи. Туда же они бегали греться в зимнюю стужу. Термин этот, говорят, восходит к 50-м годам, к временам славы певца Лемешева, который вроде бы жил поблизости.

“Сыры” были люди. Магазин же был “Сыр”.

Сыр, как я уже говорил в начале, не был слишком уж потребляемым продуктом. Иногда он казался продуктом скорее ритуальным. Я еще из детства помню, как ни один праздничный стол не мог обойтись без тарелочки тонко нарезанного сыра. А также я хорошо помню, что именно эта тарелочка, как правило, оставалась нетронутой. После чего она отправлялась в холодильник, где печальные ломтики сыра долго сохли от тоски и одиночества.

Зато отсутствие сыра всегда вызывало в людях нечто близкое к эсхатологическому унынию. Вот, например, в записных книжках Ильфа есть такая трогательная запись:

“«Бога нет!»— «А сыр есть?»— грустно спросил учитель”.

Заметили ли вы, что большинство шуток и анекдотов на тему антисанкций и прочего импортозамещения связаны по большей частью именно с сырами? Именно все больше про пармезан да про камамбер, под ногами у которых неловко путается, пытаясь обратить на себя внимание, какой-то неприкаянный хамон.

Вот и у автора этих строк, когда он прочитал на днях сообщение о том, что запрещенные продукты будут уничтожать прямо на границе, тут же сам собой сложился непритязательный стишок, перефразирующий известную довоенную песню:

Впрочем, шутки и анекдоты, связанные с “сырной” тематикой, были и раньше. “Сыр”, хотя и не в главных ролях, прочно поселился в городском фольклоре. Тут можно вспомнить и про то, что “бесплатный сыр бывает только в мышеловке”, и про некоторые, иногда довольно идиотские, полудетские анекдоты вроде такого: “Привет, ты устроился, наконец, на работу? — Ага, устроился. — И куда же? — В гастроном номер 16. — А что ты там делаешь? — Вместо сыра воняю”.

Если миф колбасы в силу особенностей ее внешнего облика отсылает нас к материально-телесному низу и прочему бахтинскому карнавалу, то такие физические свойства сыра, как запах, то есть дух, возвышают его над дольним миром и поселяют в “горнем выспреннем пределе” (Тютчев).

Не тут ли разгадка?

Да, сыр — продукт духовный, это надо признать. И дело не только в том способе, каким он достался крыловской вороне. Дело еще и в том, что он буквально распространяет дух.

Педант, конечно, возразит, что не “духовный”, а уж скорее “духовитый”. Но, как показывает жизнь, эти однокоренные, но все же разные по значению слова в сознании некоторых видных мыслителей современности по смыслу не различаются. А им виднее.

Вот есть, например, такой байкер Хирург. Он широко известен не только шумливыми по форме и экзотическими по содержанию проявлениями своего громокипящего патриотизма, патриотизма без конца и без края, без страха, упрека, ума, чести и совести. В последнее время он приобрел репутацию непревзойденного златоуста. Этим он выделяется из своей среды, где прямо скажем, особых Цицеронов вы не заметите.