Двуединый - Андрей Русланович Буторин

камешков или прутьев (хотя как определить «костоломку» и «малютку»? – не носить же с собой мешок с мышами, разбрасывая их перед собой в качестве живых индикаторов), – куда хуже было то, что особняк, в первую очередь его обширный подвал, задуманный Агуновичем в качестве винного погреба, населяли, по слухам, совершенно жуткие, неуловимые и неуязвимые существа, названные по месту их обитания черными виноделами. Никто из смельчаков, пытавшихся разведать, какие сокровища скрывает Агуша – так по-детски умильно прозвали в городе жуткий особняк, – назад не вернулся.

Олюшка много раз слышала про Агушу, но почему-то считала эти истории чем-то вроде сказок-страшилок, тем более как раз в качестве сказок их ей с самого детства и рассказывали. И потом – если никто оттуда не вернулся, откуда стало известно про все эти ужасы? Ну да, говорили, что кто-то когда-то увидел, как улетел оттуда в небо на «батуте» (так здесь именовали аномалию, названную нашими сталкерами «космодромом») несчастный гостинцееискатель, который, взмывая ввысь, орал: «Как же там много добра! Но его охраняют живущие в подвале исчадия ада! Не ходите туда никогда!»

Маленькой Олюшке было как реально жутко, так и жутко интересно это слушать, но, повзрослев, она уже смеялась над подобными россказнями: ага, как же, будет кто-то, запущенный оказией в небо, по дороге делиться впечатлениями, что и кого он увидел в Агуше. Да он бы в лучшем случае матерные слова очень громко озвучивал, а еще скорее – просто вопил бы от предсмертного ужаса. Да и потом, все эти «по слухам», «кто-то сказал», «вроде бы» и «будто бы» правдивости таким историям не добавляли.

Короче говоря, она решила все проверить сама. Как говорится, пан или пропал. Уж лучше погибнуть в «костоломке», чем продолжать терпеть, как ломает и топчет твое человеческое достоинство ненавистный Крутяк, а шайка его прихлебателей мерзко при этом хихикает за спиной, в глаза «уважительно» называя Ольгой.

Но для начала нужно убить Крутяка. Даже если будет потом суждено погибнуть в особняке Агуновича, осознание сделанного раскрасит предсмертный миг праздничным цветом. Поначалу Олюшка собиралась застрелить «опекуна» – это ей казалось сделать проще всего. Но пистолет имелся лишь у самого Крутяка, с которым тот не расставался, а на время сна клал под подушку. Стащить же чью-то «Печенгу» или даже более компактный «Никель» тоже вряд ли бы получилось незаметно. К тому же на выстрел непременно сбегутся другие члены группировки – хоть Крутяк с Олюшкой и обитали в отдельной двухкомнатной квартире, остальные «Крутые» занимали две соседние и одну этажом выше, так что звук выстрела услышали бы. И она не придумала ничего лучше, как стащить после ужина тесак для рубки мяса из общей кухни – вечером, а тем более ночью пропажи никто не должен был хватиться. Влез он только во внутренний карман куртки, откуда то и дело норовил выпасть, и Олюшке приходилось прижимать к груди руку, что заметил Крутяк.

– Что там у тебя? – прищурил он единственный глаз.

– Ничего. Просто живот режет, зря много репы съела. Пойду прилягу…

Оказавшись в спальне, Олюшка сразу убрала тесак под подушку, а сама действительно легла на кровать и притворилась спящей. А ночью, когда Крутяк уснул, она достала оружие возмездия и, недолго раздумывая, со всей силы, на которую была способна, рубанула им по шее своего мучителя. Перерубить ее с первого раза не получилось, но бандит, издав негромкий булькающий звук и судорожно дернувшись, остался лежать неподвижно, пропитывая кровью подушку и верх одеяла. Будь это при свете дня, Олюшку бы, возможно, замутило от такой картины, но был уже конец июля, полярный день закончился, и хоть полной темноты в комнате даже ночью все-таки не было, в полумраке кровь выглядела не алой, а черной, что не казалось особо тошнотворным. Тем не менее первым желанием Олюшки было как можно скорее сбежать, но ей подумалось, что в чужой группировке на́ слово в смерть главаря «Крутых» не поверят. И тогда она, пересилив себя, нанесла еще несколько рубящих ударов тесаком, пока голова мучителя не отделилась от тела. Взяв ее за длинные сальные волосы, Олюшка отнесла свое веское доказательство в соседнюю комнату и положила в рюкзак Крутяка. Затем вспомнила о «Канде», вернулась в спальню и, отбросив окровавленную подушку, забрала пистолет. Одежда Крутяка висела на спинке стула, кобура была пристегнута к ремню. Перецепив ее на собственный ремень, Олюшка вложила туда «Канду» и, почувствовав на поясе приятную тяжесть, удовлетворенно кивнула. Больше ее тут ничто не удерживало.

И все-таки ей повезло, причем неоднократно. Во-первых, потому что ее не заметил дежуривший возле подъезда караульный – разминая ноги, он ходил туда-сюда вдоль дома, и пока не смотрел в ее сторону, Олюшка успела добежать до угла здания. Во-вторых, она не наткнулась на чужаков по пути к особняку Агуновича – способствовал этому, конечно же, и ночной полумрак. А еще, пребывая после совершенного убийства в состоянии адреналинового опьянения, Олюшка совершенно не думала о имеющихся в городе оказиях, и ей повезло в третий раз – не попала ни в одну из них.

Более-менее она пришла в себя лишь возле самой Агуши. Вблизи недостроенный и обветшавший за десятилетия Помутнения особняк казался в серых летних сумерках еще более мрачным, чем днем. Олюшка срезала в ближайших кустах длинный прут и, поводя им перед собой, осторожно направилась к чернеющему впереди дверному проему. За пару саженей до него кончик щупа резко прижало к земле – это была «тяжелеха», увеличивающая вес предметов оказия. Попытавшись ее обойти, Олюшка чуть не угодила в «печку» – кончик прута малиново засиял и, обуглившись, отвалился. Сразу за дверным проемом поджидал «зимник» – щуп мгновенно покрылся инеем. Еще через пару шагов прут едва не вылетел из рук – там притаился «батут». И хоть крыша в этой части здания отсутствовала, внутри все равно было куда темнее, чем снаружи, так что нужно было вести себя предельно осторожно.

И главное, она осознала, что не все, услышанное ранее об Агуше, было сказками. Вполне вероятно, правдой были и обитавшие в подвале особняка черные виноделы. Против них не поможет уже никакой щуп. Олюшка расстегнула кобуру, достала «Канду» и, затаив дыхание, мелкими шажками, держа в левой руке прут, а в правой пистолет, все-таки двинулась дальше – отступать она не собиралась.

Один из коридоров вел в помещения, тоже не покрытые крышей, стены его, хоть и едва-едва, все-таки были видны. Другой тонул в кромешной тьме – там успели положить крышу. Еще один был завален кирпичом и прочим строительным мусором,