Дом на Солянке - Валерия Вербинина

– Никто ничего не выбирает, – уже сердито ответила Варя. – Можно подумать, ты выбрал профессию репортера этой гнусной газетки. Или я – жизнь в этой комнате!

– Есть газеты и похуже. – Басаргин помрачнел, потому что не любил обсуждать свою работу. – О чем мы говорим? Ты же знаешь все мои обстоятельства. Не могу я врать, как Глебов, мне претит! Пробовал я писать роман, ты читала первые главы и сама мне сказала, что это никогда не напечатают. А сочинять, не надеясь даже, что тебя хоть кто-то прочтет, – это надо быть героем. Но я не герой. Роман бросил, написал комедию – тоже ничего не вышло… Теперь опять надо что-то придумать. И я придумаю! Только это не так легко, как кажется…

Опалин пришел в девятом часу, и Варя сразу же разглядела, что он чем-то удручен. Басаргин же ничего подобного не заметил. Его заинтересовало сообщение Ивана, что Кирпичникова убили бандиты, с которыми он каким-то образом был связан.

– Вы уже их арестовали?

– Нет.

– Почему? Они сбежали?

– Никуда они от нас не денутся, – усмехнулся Иван. – Сейчас надо понять, готовят ли они новое дело. Если да, то взять их с поличным.

– А почему так важно взять с поличным? – спросила Варя.

– Больше шансов, что их посадят надолго. А то они начнут изворачиваться, на происхождение ссылаться, выйдут по амнистии через несколько месяцев, и опять ищи их. С поличным все проще.

– Но ты считаешь, что раскрыл дело? – спросил Басаргин. – Мне просто надо будет в очерке написать…

– Да не я его раскрыл, а доктор, – отозвался Опалин. – Это он кольцо в желудке нашел. Я-то что? Можно сказать, ничего не сделал.

– Ну, нет, я не согласен! – воскликнул Басаргин, но тут выяснилось, что он забыл штопор и бутылки нечем открывать. Писатель отправился искать штопор и потому пропустил историческое, можно сказать, событие – безымянная кошка, подобранная на улице, покрутилась под столом, подошла к Опалину, потерлась о его ногу и проурчала: «Мя!»

Иван скосил на нее глаза, и кошка, решив, очевидно, что достаточно расщедрилась на ласку для большого двуногого существа, еще раз мяукнула и удрала под диван.

– Это поразительно… – пробормотала Варя, – вы – первый человек, к которому она подошла сама! И она мяукает… а мы-то думали, что она немая!

Опалин открыл было рот, чтобы сказать: сегодня он носил в кармане бутерброд с колбасой, о котором вспомнил только перед совещанием, от его одежды пахло едой, и поэтому кошка… но не стал. Он уже усвоил, что в его профессии есть маленькие секреты, о которых лучше молчать – так они попадают в ранг чуда и производят самое выгодное впечатление. В жизни этот принцип тоже не был лишним.

Где-то – сбоку или наверху – заспорили соседи, бранясь на чем свет стоит и портя Варе настроение. Не выдержав, она встала и пересела за рояль. Ей уже давно хотелось проверить, сильно ли он расстроен.

– Вы любите музыку? – спросила она у гостя.

Когда Басаргин наконец-то вернулся со штопором, он услышал, как Варя поет, аккомпанируя себе, известный романс на стихи Лермонтова:

У него заныло в груди. Он застыл на пороге, нелепо сжимая в руке штопор. Как же Максим Александрович любил этот романс! И ведь ни разу, ни разу за то время, что они жили в Москве, Варя не предлагала спеть его. А перед сопляком из угрозыска – пожалуйста! Да он небось и не знает, кто такой Лермонтов…

Звуки рояля заполнили все пространство комнаты и унеслись дальше, за ее пределы. Адская квартира в изумлении стихла. Слушая голос жены, который лился, как серебро, Басаргин уже не боялся, что заплачет, услышав следующие строки:

Боже, боже, ведь не осталось ничего, и некоторые из тех, с кем он учился в гимназии, убиты на войне с немцами, некоторые уничтожены большевиками, кто мог – бежал за границу, кто мог – осоветился, и сам он… Жалкий, жалкий человечишка, даже какую-то паршивую комедию не смог написать так, чтобы ее взяли в театр!

Он избегал смотреть на Опалина, боясь, что тот скажет или сделает что-то неуместное, после чего Басаргин окончательно его возненавидит. Но Иван, слушая романс, чувствовал только, что ад, в который он спускался сегодня, наконец-то отступает и отпускает его. Потому что настоящий ад – вовсе не переполненная коммуналка, а нечто, совсем другое, и он видел его сегодня вблизи.

Варя допела романс до последних слов:

и умолкла. Она была взволнована не меньше остальных. Басаргин шагнул к столу и заставил себя улыбнуться.

– Предлагаю выпить за здоровье прекрасной певицы, – сказал он.

«Темный дуб… ах, ведь под дубом меня и контузило тогда. Никому об этом не говорил, даже Варе… Впрочем, нет, Должанскому сказал. Как-то случайно вышло, слово за слово… Думал потом, что разболтает, редакция, все общаются… Но он никому не сказал. Есть все-таки порядочные люди… Разболтал бы, моя откровенность дорого бы обошлась. Одно дело – бывший медик, хоть и из дворян, и совсем другое – врач в Добровольческой армии. Чертова пробка…»

– Дай мне, я открою, – неожиданно сказала Варя, видя, как он возится с бутылкой.

Ему стало неловко, но тут пробка поддалась, и вино полилось в бокалы. Пили за Варю, потом за ее голос, потом за успехи хозяина, потом за Опалина. Вообще гость произвел хорошее впечатление, потому что умел вести себя за столом и держал вилку в левой руке. А за стеной соседка Басаргиных, шмыгнув носом, сказала своему мужу:

– Вот гадюка… И разбередила же мне душу своим пением. Эх…

Но в ее тоне сквозила растерянность.

– Да она ж больше не поет, – ответил бесчувственный муж.

– Ничего ты не понимаешь, – ответила жена с досадой и, чтобы оставить за собой последнее слово, вышла. Как раз когда она проходила в коридоре мимо общего телефона, он зазвенел, и соседка сняла трубку:

– Алё!

Через минуту в дверь комнаты Басаргиных постучали.

– Товарищ угрозыск, – выпалила соседка, глядя на Опалина круглыми от изумления глазами, – тут это, того, звонят вам… Сказали – позвать вас к аппарату… Срочно!

Опалин посерьезнел, буркнул что-то вроде «Да, хорошо» и шагнул к выходу. С его исчезновением в комнате образовалась пустота. Кошка легла на свободное кресло, свернулась калачиком и задремала. Варя, поставив локти на стол и сцепив пальцы, рассеянно глядела перед собой.