Мудрость психики. Глубинная психология в век нейронаук - Жинетт Парис

Исповедь незрелой личности

Я – шестидесятилетняя женщина, 30 лет занимаюсь адвокатской практикой. Много лет назад я потеряла интерес к работе. В начале моей карьеры я хотела отстаивать в суде права подростков и специализировалась на защите проблемных молодых людей. Эта мечта возникла у меня как следствие моего отказа взрослеть. Как ни иронично это прозвучит, но я не столько занималась проблемами моих несовершеннолетних клиентов, сколько обслуживала свой собственный невроз. Моя линия защиты всегда была одинакова и сводилась к одной идее: в сущности, преступник – чудесный ребенок, с которым плохо обращались родители/общество/ мир, следовательно, виновной стороной должна быть признана эта группа негодяев. Иногда этот метод работал, но не всегда, поскольку моя стратегия становилась все более предсказуемой. Хуже было то, что вера в невиновность обиженного подвела меня, когда дело дошло до воспитания моей дочери. Ее подростковый бунт должен был открыть мне глаза, но я не захотела увидеть нарушения в моей логике. Моя единственная дочь с рождения была окружена моей любовью и заботой. Я обращалась с ней так, будто она была совершенством. Когда в 13 лет она начала отталкивать меня, я была раздавлена. Я не могла понять, что она имела в виду, когда сказала, что я превратила ее в куклу. Уж разумеется, я никогда не настаивала на том, чтобы она носила платья с кружевами или что-то подобное. По отношению ко мне дочь стала держаться нагло и обвинила меня в том, что я прогнала ее отца. У нее вызывало негодование даже то, что я никогда не приводила в дом бойфрендов. Мои самоограничения она восприняла как доказательство того, что я ничего не знала о мужчинах и о любви. Она стала интриганкой, требовательной и испорченной. Более того, она ругала меня за терпимость к ее лжи и манипуляциям. Мы жили в аду, созданном нашими собственными руками. Сегодня ей 40, а мы только начинаем ценить друг друга.

На прошлой неделе она напомнила о событии, которое для нее стало поворотным. В 12 лет, незадолго до начала ее бунта, она настояла на встрече с отцом. Он был очень этому рад. До этого момента я отвергала его попытки участвовать в ее жизни и сама платила за все, лишь бы растить дочь без его вмешательства. Она хотела провести с ним лето, и они отправились в Испанию. Он был счастлив узнать, что он отец такой красивой и умной дочери. Они прекрасно провели время. Он фотограф и научил ее пользоваться фотоаппаратом и оптикой. Дочь вернулась со множеством фотографий, сделанных в поездке. В первый вечер после ее возвращения она хотела показать мне свои снимки и рассказать о своем необыкновенном путешествии. Я не помню этого момента, но кажется, я сказала, что уже слишком поздно и фотографии прекрасно могут подождать до следующего раза. Она почувствовала за моими словами иное послание – будто я сказала, что она обманула меня тем, что любит своего отца, что проведенное с ним время было предательством по отношению ко мне. Ее охватило сокрушительное чувство вины, и она так никогда и не показала мне те фотографии. А я, похоже, ни разу о них не спросила.

Сейчас ей 40, и она несколько лет ходила к психоаналитику. Она стала гораздо более осознанной личностью, и мы можем обо всем этом говорить. Когда она была подростком, ей не хватало ни слов, ни понимания, чтобы выразить то, что скрывалось за ее враждебностью. После путешествия в Испанию она чувствовала себя так, словно ей необходимо было сделать выбор: предпочесть мою любовь и отказаться от своей привязанности к отцу либо выбрать его любовь и отказаться от моей. Когда дочь начала бунтовать и отвергать мои чувства, моя самая большая ошибка состояла в том, что я решила, будто причиной ее подросткового гнева был ее отец, пытавшийся настроить ее против меня. Мое предубеждение ослепило меня. Я пыталась защитить дочь от ее отца, уверенная в том, что это он повредил моему безупречному ангелу. Я всячески старалась лишить ее общения с ним. Следующие двадцать лет мы с дочерью провели в психологическом хаосе. Она страдала в убеждении, что я навязываю ей неразрешимый конфликт: либо она останется моей куколкой, моей единственной любовью, либо выберет отца и утратит мою привязанность.

В этом была толика правды. Я хотела, чтобы дочь была только моей. Со дня ее рождения она и я были вдвоем против целого мира; между нами была нерушимая симбиотическая связь, куда не мог проникнуть ни один мужчина. Она была самой главной причиной моего существования. Теперь я понимаю, что в моей абсолютной преданности было очень мало любви. Это была моя собственная внутренняя реальность. Я была ребенком; была обиженным подростком, нуждающимся в защите от жестокого и равнодушного отца; это у меня был неразрешенный отцовский комплекс; это мне нужна была защита в суде; это мне была нужна симбиотическая любовь моей дочери, исключающая Отца, потому что у меня не было внутреннего образа Отца. Я дорого заплатила за свою незрелость – слезами одиночества и горя.

Древние алхимики, возможно, были плохими химиками, но в создании метафор для невидимых душевных процессов им не было равных. Например, они представляли, что для любого процесса созревания необходимо непогрешимое чутье на правильность (а) вещества (например, ингредиентов, подходящих для конкретного рецепта); (б) момента (например, момента, когда поспел фрукт, или последовательности, в которой ингредиенты следует добавлять в котел)1; (в) силы воздействия (например, что-то готовится на медленном огне, тогда как другое требует сильного пламени печи).

Становление взрослым есть один из таких процессов созревания. Основные ингредиенты – это любовь матери и отца; любовь является важнейшей составляющей любого рецепта воспитания молодых. Вначале более важна материнская любовь, затем к ней присоединяется любовь отцовская, для каждого чувства свое время. По мере того как готовится процесс созревания, сила и жар материнского и отцовского комплексов должны то нарастать, то ослабевать. Ребенок чувствует это тепло постоянно, но иногда оно греет, а иногда обжигает. Сочетание веществ в разных пропорциях, изменение продолжительности и интенсивности воздействия обусловливают безграничную сложность процесса взросления; подобно соусу, он должен как следует провариться, соки детства должны пройти через всевозможные трансформации (алхимики называли их восстановлением, испарением, кристаллизацией), после чего происходит тонкая дистилляция юношеской энергии, которая сохранится во взрослой душе как неувядающая жизненная сила и способность радоваться.

Если процесс развития пошел по неверному пути, можно использовать алхимические метафоры, чтобы предположить, какой ингредиент отсутствует в составе (где мама? кто мой папа?). А может быть, что-то было добавлено слишком рано или слишком поздно (где ты был/а, когда я был/а ребенком?). Или нарушилась технология нагревания, и душу либо сожгло, либо она осталась сырой. Ароматный, тщательно составленный из правильно подобранных компонентов соус будет иметь прекрасный вкус. Если готовить его при слишком низкой температуре, он не загустеет, останется водянистым, но если перегреть его, он обратится в уголь, и весь процесс окончится неудачно. Юнгианцы очень любят использовать алхимические метафоры для описания свойства психотерапии заново проходить и в чем-то исправлять процесс взросления. Это сильные образы, помогающие нам понять, почему отказ терапевта отлучить пациента от груди – это рецепт для приготовления испорченного блюда.