Новые записки санитара морга - Артемий Ульянов

Скоро. Совсем скоро.

Прикончив сладостное скоротечное воскресенье, неумолимый календарь тяжело грянул понедельником, распахнув новую рабочую неделю. Не успел я толком переодеться, сменив цивильные шмотки на свободный крой хирургической пижамы, линялой от частых стирок, как в раздевалку заглянул Вовка Старостин.

— Как выходные? — неожиданно серьезно поинтересовался напарник. По его собранному выражению лица было понятно, что это не дежурный вопрос.

— Выходной, — поправил я его. — Он у нас один. Очень понравился, только мало.

— Ну, ничего, скоро еще один будет, — хлопнул он меня по плечу. — Бухлом не баловался?

— Не, только пару пива выпил за обедом. Думал за ужином добавить, да что-то сил не хватило.

— Это хорошо, силы беречь надо. Тебе они сегодня очень пригодятся.

— Неужели завоз? — риторически спросил я. Ответ был очевиден. Осталось только узнать, насколько серьезный.

— И еще какой, Темыч, — кивнул Вовка. — Сегодня выдача — не твой вопрос. Мы с Бумажкиным сами управимся. А у тебя — большой мясной день. Дуй-ка ты сразу в секцию, вот чего.

— Большой завоз, судя по всему. Не томи, Вова. Сколько?

— Двенадцать домашних. А к ним — три наших, родных.

— Трое из клиники? — зачем-то переспросил я, хотя картина секционного дня уже отчетливо проступила, обещая ноющую спину и гудящие ноги.

— Ага, трое. И все сегодня под утро прибыли. Я ночника видел, Костю. Очень уставший был. Говорит, со всеми бригадами перевозки за сутки успел повидаться. И самое главное — у пятерых домашних никаких документов. Придется вскрывать. Так что. быть тебе сегодня безжалостным берсерком, — улыбнулся он и ободряюще хлопнул меня по плечу.

— Придется, судя по всему, — без энтузиазма согласился я. — А кто у руля? — поинтересовался я фамилией дежурного врача, когда мы выходили из раздевалки. Именно от него во многом зависел объем и темп предстоящей резни.

— Савельев. Он уже давно на месте. Записка с фамилиями в секции, на шкафчике с инструментами. Пока их пять.

— Пять? Это по-божески.

— Пока пять. С нашими — восемь, ато и больше будет. Да ты не ссы. Как отдадим — я сразу к тебе в секцию. Тогда вдвоем и навалимся.

— Ну, это меняет дело, если вдвоем, — облегченно сказал я. И хотел еще что-то добавить, но короткая вспышка дверного звонка заставила Вовку двинуться в зону выдач.

— Постарайся побыстрее там, без лишних пауз, — требовательно кинул он мне через плечо, направляясь по коридору к служебному входу.

— Надо бы у Савельева спросить про третий стол, — бубнил я себе под нос по дороге к секционной.

Небольшую тесную резервную секционную с одним столом в отделении использовали редко, а потому она была в идеальном состоянии. Ее было удобно показывать нежданным комиссиям, но в случае серьезного завала она могла быть пущена в ход по решению дежурного врача. И сейчас такое решение стало бы для меня немалым подспорьем, предоставив мне и патанатомам тот самый третий стол.

Лишь только я заглянул в список фамилий, как на пороге секции появился Владимир Владимирович. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять — с ним что-то не так. Он словно сиял изнутри, явно возбужденный каким-то радостным событием. Казалось, что даже походка его была более упругой, будто доктор внезапно помолодел, скинув добрый десяток лет. Признаться честно, таким я его еще никогда не видел. Он поздоровался со мной, широко улыбнувшись.

— Привет творческой интеллигенции!

— Утро доброе, Владимир Владимирович. Я смотрю, вы в прекрасном расположении духа.

— Нет, ошибаешься, не в прекрасном. А просто в великолепном! — воскликнул он.

— Есть повод? — поинтересовался я.

— А как же! Сашка моя золото взяла в Вильнюсе, на международной олимпиаде по физике. Представляешь, золото!

— Поздравляю, от всей души поздравляю! — искренне порадовался я, любуясь бьющей ключом отцовской гордостью. — А что за олимпиада?

— А я разве не говорил? Очень серьезное мероприятие. Самое крупное в мире. Там от нескольких десятков стран собираются ну о-о-очень лобастые юные физики, которые у себя на родине отборочные туры прошли.

— То есть все, как на спортивной олимпиаде.

— А как ты хотел, конечно! И Сашка туда поехала, от России. Я, конечно, знал, что доча крута, но когда она позвонила и про золото сказала — просто остолбенел. Там же сильнейшие физики планеты, только маленькие еще.

— Будущее мировой науки, получается.

— Вот именно. Вручили ей медаль и диплом. И знаешь, что это означает? Что она самый лучший восемнадцатилетний физик на планете Земля! О как! — задрал он вверх указательный палец.

— Потрясающее, наверное, ощущение, когда ребенок такого добился.

— А то! Еще какое потрясающее. И ведь сама, что ценно, без всяких там репетиторов! Награду ей декан физмата Массачусетского технологического университета лично вручал. У нее уже интервью для Первого канала брали, и РТР еще. В вечерних новостях сегодня будут показывать.

— У Саши большое будущее, — сказал я, захваченный восторгом ее отца.

— Да, это прорыв. Она к нему долго шла.

— Долго, это если бы она в тридцать пять такого добилась. А ей-то всего восемнадцать. Все впереди. Представляете, чем она к сорока будет заниматься?

— Ну, ей еще учиться и учиться, но старт прекрасный. Сейчас в Бауманку, на первый курс, ну а потом, — загадочно протянул он это «потом» и взял паузу, торжествующе глядя на меня.

— Что потом?

— У нас два года отучится — ив Массачусетский технологический ее зачислят, без всяких там экзаменов и платы за обучение! Да с приличной стипендией. Вот так, Артемий.

— Круто, ничего не скажешь. Как американцы собирали мозги по всему миру, так и собирают.

— И правильно делают. Они богатые, могут себе позволить, — согласился Савельев.

— Вот лет через двадцать откроет она какое-нибудь новое измерение — буду гордиться, что отца ее знал.

— Будешь, обязательно будешь. Может, через двадцать, а может, и раньше. Я ее спрашиваю, сколько будет дважды два. А она в ответ — ав какой системе?

— Все, она уже в большой науке. А там дважды два — понятие относительное.

— Да, Сашка — маленький ученый. Может, и моя в этом заслуга есть, — сказал он, шутливо приосанясь.

— Обязательно! — уверенно кивнул я. И добавил, глядя в список: — Ну, это у них там все относительно. А у нас — пять и есть пять. Нет у нас никакой такой системы, чтобы эти пять в три превратились или хотя бы в четыре, а?

— Система-то есть, да вот документов на них нет, на этих пятерых.