Дворянская семья. Культура общения. Русское столичное дворянство первой половины XIX века - Алина Сергеевна Шокарева

На ночь она целовала воспитанницу, ограждала троекратным крестным знамением, задергивала занавески и рассказывала сказки, жития святых, бывальщинки, народные предания о Шемякином суде, о Мамаевом побоище, о Ваньке-Каине или Стеньке Разине, об Иване Грозном, о Марфе-Посаднице и из недавней старины. Перед сном няня пела девочке колыбельные:

Баю, баюшки, баю,

Баю, милую мою.

Спас наслал, Никола наделил,

А Христос благословил.

Баю, баюшки, баю,

Баю, милую мою.

Так что ребенок развитием своих религиозных идей был обязан доброй няне более, чем кому-либо[606].

А. Г. Витковский в своих воспоминаниях писал, что, когда его отдавали в училище, на прощание с ним няня принесла хлеб-соль в дорогу, «состоящий из пятка яблок и выборгского трехкопеечного кренделя», выражая этим всю свою любовь и почтение к «ребенку», как она его называла[607]. Простое выражение искренней привязанности, без сомнения, оказывало важное педагогическое воздействие на детей.

Часто няни продолжали жить в господском доме и тогда, когда дети подрастали, обзаводились собственными семьями. У Федора Петровича Толстого (художника) была няня Матрена Ефимовна, «царствовавшая» в доме воспитанника, даже когда тот вошел в пору зрелости: она отбирала у графа жалование и распоряжалась им по своему усмотрению. Няня была очень недовольна, что он, граф, женился на дочери советника коммерции Анне Федоровне Дудиной, но затем смирилась с его решением, хотя продолжала относиться к его супруге холодно и снисходительно[608].

У графини Анны Сергеевны Шереметевой была няня Аграфена Петровна Соболева («няня Груша», как звала ее графиня), которая после замужества воспитанницы заведовала ее гардеробом[609].

* * *

Подросшим детям, уже не нуждавшимся в кормилице, нанимали «мадам» для обучения французскому языку и хорошим манерам. А. И. Герцен вспоминал, что за ним в детстве ходили две нянюшки – одна русская, другая – немка. «Вера Артамоновна и m-me Прово были очень добрые женщины, но мне было скучно смотреть, как они целый день вяжут чулок и пикируются между собой, а потому при всяком удобном случае я убегал на половину Сенатора (бывшего посланника), к моему единственному приятелю, к его камердинеру Кало»[610]. Тот очень любил маленького Герцена, прощал его шалости, дарил самодельные игрушки, показывал книжки с картинками.

Для мальчиков зачастую нанимали «дядьку». Историк и дипломат Д. Н. Свербеев писал, что к нему, пятилетнему мальчику, приставили в дядьки крепостного человека Афанасия Варфоломеевича Пивоварова. Дядька выучил мальчика грамоте церковной и гражданской (так, что тот уже в 6 лет бойко читал и ту и другую), а также петь с голоса божественные и народные песни; затвердил с ним пословицы, которые он вмешивал в свою речь, говоря всегда виршами или притчами. Мальчик так хорошо запоминал и читал церковные тексты, что отец частенько брал его и его дядьку с собой в гости – к А. И. Мусину-Пушкину, к графу Орлову, к Нарышкиной. Но дети в тех домах и их гувернеры смеялись над мальчиком, которого заставляли читать псалмы. И сам он вскоре возненавидел эти визиты и даже своего дядьку с его «чопорным костюмом французского маркиза XVIII столетия»[611].

Отношения детей и кормилиц были не всегда простыми, ведь ребенок фактически являлся хозяином своих крепостных нянек и кормилиц. Нередко семейный быт противоречил тем высоким принципам морали, которые проповедовались ребенку гувернерами, что искривляло в понимании маленького дворянина представления о норме, о добре, о зле. И, хотя родители порой старались что-то скрывать от ребенка, рано или поздно он узнавал все тайное и выносил из своего учения сомнительные выводы о существовании разных правд: одной – из книг, другой – из повседневной действительности. Отсюда, по мнению К. Д. Ушинского, может быть, и «проистекала та бесправность отношений, та игра произвола, случая и прихоти, хитрости и силы, раболепства и угодливости, взяток, непотизма и всякого рода окольных путей, которыми так богата летопись нашей служебной деятельности на всех возможных поприщах»[612].

Нравы крепостных людей не могли быть совершенно скрыты от подрастающего поколения. Матушки запрещали своим отпрыскам посещать девичью и кухню, но при всем желании они не могли проследить за каждым их шагом[613]. Князь И. М. Долгоруков пишет, что в пору его взросления с ними вместе жил мальчик того же возраста, обучивший его мастурбации. Узнав о том, родители выгнали мальчика со двора, а молодого князя высекли и отучили. Однако до конца своей жизни Иван Михайлович сожалел о том опыте и советовал поберечь от него детей.

С. М. Загоскин вспоминал, что няня и приживалки немало способствовали к развитию в нем предрассудков и значительной доли трусости: «Я боялся темной комнаты, боялся лошадей, боялся ружья»[614]. Такому настроению Сергея Михайловича способствовало и отсутствие совместных игр со сверстниками.

* * *

Образование всегда считалось престижным у знатных людей, и дворянский ребенок никак не мог без него обойтись. В домашнем образовании юных дворян участвовали и отечественные, и иностранные гувернеры. Первые могли быть из действительных студентов – выпускников и учащихся высших учебных заведений, духовных академий либо – из числа выпускников и выпускниц средних учебных заведений (пансионов). Вторые – из французов (преимущественно в первой четверти XIX века), англичан, немцев, шведов (во второй четверти XIX века)[615]. Возникла целая иерархия наставников: сперва выше всех котировались французы, на втором месте были немцы; затем мода поменялась, стали особо цениться англичанки и швейцарцы. Причем англичанки ценились много выше англичан-мужчин, а швейцарцы – выше женщин-швейцарок (те, в свою очередь, считались хуже француженок, но лучше немок)[616].

Даже ссыльные дворяне, находившиеся в Сибири, сохраняли столичный уровень культуры. Своих детей они обучали по тем же правилам, по которым когда-то учили их самих. Например, маленький Николай, сын декабриста Ивана Петровича Коновницына, писал своей тете, Е. П. Нарышкиной, жене Михаила Михайловича, также сосланного декабриста: «Милая тетя Лиза. Как мы рады что вы с дяденькой, мы желаем вас видеть вместе, и надеемся что это скоро забудица благодарю вас милая тетя Лиза что вы озаботились выбором учителя для нас. Я постараюсь хорошо учиться. Прощайте милая тетя Лиза и дядя Миша, Петруша и я целуем ваши ручки. Душой ваш любящий Коля. Анисье и Ули мой поклон». Его письмо ничем не отличается от таких же писем детей столичных дворян[617].

П. И. Сумароков, сравнивая быт XVIII – начала XIX века с 1840-ми годами писал, что русские дядьки и мамки больше старались для воспитания порученных им детей, нежели