Золушки из трактира на площади - Лесса Каури

– Кх-гм! – грозно кашлянул Пип. – Уймитесь оба и ешьте торт.

Дрюня одобрительно хмыкнул. Его супруга ехидно хихикнула.

Матушка тихо пила морс и ощущала, как оттаивает заледеневшее сердце. Что ни говори, а самое главное на свете – не богатство и знатность, не приключения и бурные романы, а счастье тех, кто рядом!

– Не бросайте его! – прошелестело вдруг, будто сквозняком.

Бруни изумленно посмотрела по сторонам и наткнулась на внимательный взгляд полковника. Торхаш, поднявшись, оправлял куртку, накидывал на плечи свой поношенный плащ. Весь, с лицом измазанным тортом, ждал его у порога, дрожа от предвкушения доброй охоты.

– Что бы ни случилось… – одними губами добавил Красное Лихо и, умудрившись поклониться всем сразу, быстро вышел.

– Я бы мог изобразить любимую яблоню Богини, – между тем задумчиво рассуждал Дрюня. – Раз уж роль ее песика исполнил Весь. А что? – он вскочил, встал на руки и медленно отвел одну из них в сторону. Согнул ноги под немыслимым углом, оттопырил голову, отклячил задницу и застыл, балансируя в совершенно невозможной композиции.

– Ах! – захлопала в ладоши Ванилла.

– О-о! – восхищенно закатила глаза Клози.

Персиана, занятая «демоном», лишь одобрительно кивнула.

– Послал рок в зятья студень, – поморщился Пип.

А Матушка вдруг ощутила страшную усталость. Поднялась из-за стола, так и не попробовав тортик, погладила по плечу Пиппо, опасливо обошла застывшего раскорякой Дрюню и поднялась к себе. Движения давались с трудом, будто она двигалась в вязком тумане, неуклонно заволакивающим все вокруг. Она легла в холодную кровать и, дрожа от озноба, попыталась представить себя в объятиях Кая. Но звуки, доносившиеся снизу, спугнули иллюзию. Когда-то давно Хлоя и Эдгар вот так же собирали друзей, засиживаясь далеко за полночь. Маленькая Бруни, лежа в своей кроватке и прижимая к животу сшитого матушкой пса с глазами из перламутра, слушала их голоса и смех. Мир казался ей незыблемым, верным и вечным, в душе царили покой и порядок, а вокруг теснились сны, полные чудес…

Матушка Бруни спала, сжавшись в комочек, словно хотела исчезнуть из этого мира, чтобы снова очутиться в том.

* * *

– Ой, чтой-то с вами, хозяйка? – удивилась Виеленна, когда ранним утром Матушка спустилась в кухню.

Ровенна бесцеремонно накрыла лоб Бруни ладонью и воскликнула:

– Да она горит!

– Со мной все хорошо! – вяло отбивалась та от сестер, потащивших ее обратно в комнату.

Бруни знобило, у нее кружилась голова и ломило кости. Не иначе наглоталась вчера холодного воздуха, пока бежала домой в ночи.

– Вы, хозяйка, лежите и не вставайте! – погрозила пальцем Ровенна. – С мастером и его моделями мы сами справимся, а вам – пить травяные отвары на меду! Вот Ванилька проснется, попрошу ее натереть вас гусиным жиром.

– Не надо жиром! – испугалась Матушка. – А они что же, с Дрюней здесь ночевали?

– В комнате Веся, – кивнула старшая Гретель. – Он все равно ночью по лесам шлялся с господином полковником. И, кстати, принес нам двух жирных куропаток с охоты. Так что мастер Пип обещался сегодня на ужин сотворить жаркое с клюквенным соусом!

Сумочка с ключом к разгадке тайны проклятия так и лежала на прикроватном столике, а у Матушки не было сил подняться с постели. Она мысленно застонала.

– Сейчас принесу вам молока с медом – и спать! – сердито заявила Ровенна. – Вот молодежь пошла, чуть что, сразу в лихорадку!

После молока с медом Бруни страшно потянуло в сон. Она мужественно боролась, но путаные видения обступили ее, не давая пошевелиться. Разогнать их ей удалось только под вечер: после нескольких чашек отвара и растирания вонючим жиром, насильно проведенного непреклонной Ваниллой. Прислушиваясь к звукам снизу – зрители смотрели второй акт пьесы «Рождение шедевры», – Матушка торопливо умылась, оделась, взяла сумочку и тихо спустилась вниз. Прокралась к задней двери, как вдруг спиной почувствовала на себе чей-то взгляд. Обернулась – в прорехе занавеси, отделяющей кухню от зала, жутковато светился зеленый глаз. Она облегченно вздохнула, прижала палец к губам и выскользнула на улицу.

Дежурный маг уже шел по площади. С вершины его посоха срывались маленькие молнии, торопясь на одну короткую ночь стать жизнью фонарных сердец.

Поглядывая на быстро темнеющее небо, Матушка отправилась к дому Григо Турмалина. Временами накатывающая слабость заставляла ее останавливаться, чтобы передохнуть, но неумолимая уверенность в выбранном пути гнала вперед. Правда, рука об руку с ней шествовал и страх ошибиться, однако Бруни не обращала на него внимания, шепча пересохшими от жара губами гимны Пресветлой.

Григо занимал единственную комнату в мансарде старинного обветшавшего дома на границе двух кварталов – Мастеровых и Белокостных. Несмотря на грязь, забитые досками окна, подобные бельмам на глазах старца, перекошенные двери и веревки для сушки белья, в которых дом запутался, будто в паутине, в нем ощущалось величие прежних времен. Он до сих пор стоял крепко, не покосился и не пошел трещинами, словно врос в родную землю, собираясь бороться до тех пор, пока она не скроет его крышу. Хозяева купили его за бесценок, понастроили внутри перегородок, обокрав простор великолепных залов, и стали сдавать жильцам, которые не могли позволить себе лучшее жилье.

Перед тем как зайти и подняться по лестнице, Бруни посмотрела в плотно занавешенные окна под крышей. Хозяин явно был дома: сквозь щели в шторах иногда прорывался непослушный и яркий до дрожи лучик света. Такой же свет лежал и под дверью, дразнясь, будто высунутый язык. Матушка постучала, но никто не ответил. Постучала снова и окликнула Григо – тот не отозвался.

Дурнота навалилась с новой силой. Заныли кости, будто тролль выкручивал их, как мокрую тряпку. Бруни уткнулась лбом в дверь, привалилась к ней – ноги не держали. Створка вдруг подалась вперед и… Матушка влетела в комнату – и тут же зажмурилась: свет был слишком ярким, таким, что выбивал слезы из глаз даже сквозь закрытые веки.

Она смогла оглядеться лишь спустя пару минут. Не было каморки с куцей обстановкой – шкаф, кровать, стол и пара табуретов. Не было сучковатого, помеченного жучками темного бруса стен, дощатого пыльного пола. Не пахло старостью и нищетой, безнадегой и лекарствами…

Бруни стояла на вершине холма, с которого буйный лес сбегал в равнину, залитую светом. Там поблескивали золотые шпили невиданных башен и вились яркие стяги… Там лазоревые озера целовали друг друга, делясь водами, и стаи белых лебедей поднимались под облака, оглашая воздух трубными криками. Там пахло сладостью грез и свежестью юного мира. Там на востоке расцветало дурманным маком великолепное солнце, а на западе ткала серебряную паутину красавица луна. Тихонько напевала колыбельную далеким горам, укрытым туманом, который то и дело пронизывали стремительные взмахи чьих-то огромных крыльев…

– Бруни!