Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки - Мэрилин Монро - Эндрю О'Хоган

В конце того лета я начал смиряться с мыслью, что больше никогда не увижу Нью-Йорк. Жизнь в Калифорнии отчего-то гораздо медленнее и приятно пуста. Порой, когда катишь по шоссе или валяешься на пляже, желудок вдруг на секунду сжимается в комок от осознания: жизнь проходит мимо. Вскоре я понял, что это чисто калифорнийское чувство, бесплатное приложение к смогу и зацелованным солнцем лицам. Мы много времени проводили в доме Питера Лоуфорда на пляже Сайта-Моники — дом был очень красивый, эдакий форпост, некогда принадлежавший Луису Б. Майеру. Нормальные люди приходят в восторг от факта, что с веранды Лоуфорда можно выйти прямо на пляж. Мэрилин иногда скидывала сандалии, выбегала на песок и тут же сталкивалась с мысленным образом себя шестнадцатилетней, на заре славы, красующейся перед армейским фотографом, мечтавшим пробиться в глянцевые журналы. Питер был из тех англичан, в которых английскость становится тем явственней, чем дальше они уезжают от Англии. (Мэрилин успела наслушаться от Фрэнка нелестных слов в его адрес: «Угадай, кто это — дешевка, слабак, подлец и псих?») Сам себе Лоуфорд виделся комедийным персонажем, ненастоящим европейцем в окружении настоящей американской элиты. Ему хватило ума и таланта, чтобы превратить это качество в преимущество — он женился на сестре президента и все такое, — но при всем при том он всегда казался себе ущербнее и глупее своих друзей (подростковый комплекс, надо сказать). Проклятие Лоуфорда было одновременно и его благословением: он мечтал походить на окружавших его людей. Разговаривая с Фрэнком, он хотел быть как Фрэнк; выпивая же с какими-нибудь серфингистами на пляже, он мечтал быть как серфингист. Мы с Мэрилин вмещали множество сущностей, это верно, но для Питера мы были самыми простыми созданиями во всей Калифорнии.

Итак, мы добрались до президента. Только не затаивайте дыхание в предвкушении шокирующих истин. Увы, мы с ним встречались всего раз, теплым вечером в том самом летнем доме, и больше всего мне запомнилось, что его беспокоила больная спина и отсутствие новокаина в местных аптеках. В отношении Лоуфорда Джек был очень прямолинейным шурином — обыкновенным рубахой-парнем, который рад обществу Питера и его друзей, пока они шутят и не обижают его сестру. Мне кажется, общество президента кружило людям голову: они пили больше, танцевали дольше и излучали ту странную уверенность, какую всегда излучают люди, стоит им осознать, что они оказались в центре событий. Глаза у всех раскрывались шире и блестели ярче, жадно впитывая непосредственную близость власти, и у каждой девушки был заготовлен какой-нибудь вопрос к президенту.

— Господин президент, как помочь президенту Нго Динь Зьему в борьбе с Вьетконгом? — спросила Энджи Дикинсон, встряхивая волосами. На лбу у нее появилась маленькая «серьезная» морщинка.

— Джек, — поправил ее он, — зовите меня Джек.

Уайти Снайдер, гример Мэрилин, подбросил нас с Доэни-драйв на пляж. Вечер был нежный, из тех чудных вечеров, когда пальмы вдруг приобретают смысл и теплый ветер шепчет в листьях на бульваре Санта-Моника.

— Кажется, мне звонил отец, Уайти, — сказала Мэрилин. — Был звонок из больницы в Палм-Спрингс.

— И что сказали?

— Говорят, его зовут мистер Гиффорд. Он якобы хотел связаться с дочерью.

На улицах горели огни, и тени деревьев проносились по салону автомобиля.

— Может, это розыгрыш, Уайти?

— А ты не попросила вас соединить?

— Пока нет. Не смогла. Но я взяла номер.

Я положил голову ей на руки: Мэрилин дышала быстро, с напускной храбростью, готовая ко всему, готовая сразиться с целым миром.

— Знаешь, я постоянно забываю, что я чья-то дочь, — сказала она.

— Напрасно, милая, — ответил Уайти. — Это важно, нельзя о таком забывать.

— Я соврала своему нью-йоркскому психоаналитику. Сказала, что мой отец умер.

— Нельзя о таком забывать, — повторил Уайти.

Мы приехали на вечеринку примерно к одиннадцати — опоздали на ужин, зато успели на самые лакомые остатки. В любом случае это был фуршет — фуршеты милы собачьему сердцу, — и появление Мэрилин не вызвало никакого переполоха. Ким Новак крикнула «Привет!» и кокетливо нам помахала. У Лоуфорда был нелепый, театральный, насквозь английский способ здороваться со старыми друзьями: как будто он весь вечер ждал только тебя одного. Он научился этому трюку у отца, сэра Сидни Лоуфорда, — как излучать неподдельный личный интерес к человеку, не испытывая к нему даже намека на теплые чувства. Говорят, мама Питера первые десять лет наряжала сына в девчачьи платья, что многое объясняет и даже позволяет ему посочувствовать. В жизни Питер главным образом изощрялся в постановке социальных мизансцен и увлеченно возглавлял действие, наслаждаясь при этом своей полной отстраненностью от происходящего.

Он просиял и взял Мэрилин за руку. Кто-то дал ей бокал шампанского, и я с восхищением уставился на Лоуфорда. В «Сыне Лесси» у него была великолепная роль — пилота ВВС Великобритании, которого в норвежских снегах спас пес. Глаза собаки излучали странное сияние экзистенциалистского мышления Мартина Хайдеггера. Она жила сегодняшним днем, не зная, чью сторону занимает, но Лоуфорд сумел втереться в доверие и убедил обрести свободу, отбросив здравый смысл и мораль. Полагаю, это не самая типичная трактовка фильма, но Лоуфорд наверняка бы с нею согласился, судя по тому, как радостно, точно старого знакомца, он выхватил меня из рук Мэрилин.

— Господи! — воскликнул он. — Ты привезла собаку! Это же подарок Фрэнка?

Вообще-то мы с Лоуфордом уже встречались, и не раз. Но в беседе он обычно притворялся ничего не знающим и ничего не помнящим — чтобы хоть о чем-то спрашивать. Так он демонстрировал остальным свою принадлежность к высшему обществу.

— Да, его зовут Маф.

— Маф?

— Ага. Мафия.

Красивое лицо Лоуфорда сморщилось.

— Привет, Чудо-малыш! — сказал он. — Я знаю трех человек, которые по уши влюбились бы в этого малого.

Мэрилин рассмеялась, повела головой и стала зачарованно, точно во сне, протягивать руку людям — демократам и финансистам, — стремительно плавающим вокруг нее.

На ступеньках сидели трое детей в пижамах. У них была одна миска с попкорном на троих, и они уже начинали клевать носом.

— Хочу! Хочу! — завопил Кристофер, самый старший. Он быстро пополз по ковру и попытался схватить меня за уши.

— Нет, мне, папочка! Мне! — крикнула Сидни.

— Я не буду целовать его после тебя! Папа, у Сидни вши!

— Бабака, — сказала младшенькая Виктория.

Собаки любят детей: нам нравится их незамутненный нарциссизм, — а вот дети далеко не всегда любят собак. Им приятна наша внешность, какие мы хорошенькие, пушистенькие и преданные, но для них мы всегда вымысел, даже когда они чувствуют мокрые прикосновения наших языков на своих смеющихся лицах. Разумеется, мы не более преданны, чем они — невинны, однако собаки прикладывают все усилия, чтобы оправдать ожидания маленьких человечков, для которых мы всего лишь пушистые комки доброты и простодушия, забавные сказочные существа, мультяшные смеси текстуры и цвета, которым для счастья нужна одна ласка. В Голливуде меня поразило одно открытие: собаки соответствуют этому описанию даже в меньшей степени, чем люди, но кто станет спорить с ищущими чуда детскими глазами, даже если в довесок к этим глазам идут тычки, рывки и прочие вольности?