Другая жизнь - Лайонел Шрайвер

Услышав, как Флика легко употребляет слово «литературным», он испытал внезапное чувство гордости. Любопытно, как ему удалось научить ее отчаянно защищаться и придерживаться своей линии во время их разговоров. В этом смысле душа его была за нее спокойна. Это качество их объединяло.

– Неужели тебе не нравится общаться с детьми, заводить друзей?

– Не очень. Я для них что-то вроде живого талисмана. Общаясь со мной, они доказывают самим себе, какие они хорошие. Возвращаясь вместе со мной из школы, получают возможность похвастаться родителям, какие они толерантные, что идут рядом с этой тощей, корявой девчонкой, которая шатается из стороны в сторону, словно вот-вот упадет. Они считают, что выполнили свой долг, и больше меня не приглашают.

Звякнул таймер микроволновки, и он сел с тарелкой напротив дочери. Кусок с трудом лез в горло.

– Мне казалось, что твои учителя и одноклассники относятся к тебе с уважением.

– Потому что они сейчас считают меня умной, а когда я впервые открыла рот, чтобы что-то сказать, подумали, что я идиотка. Я разговаривала как идиотка. Я немного задыхалась, и у меня была грудь – не подумай, что грудь для меня что-то значит, папа. Пожалуйста, не покупай мне всякие лифчики с подложками, у меня все равно никогда не будет парня. Понимаешь, все считают поразительным, что я вообще умею строить предложения. И что я похожа на Стивена Хокинга.

Папа, ты даже не представляешь, сколько раз я слышала, что разговариваю в точности как он. Ничего себе комплимент! Он похож на дебила.

– Могло быть и хуже.

Джексон подул на кусок колбаски и мысленно извинился. Разумеется, слова о том, что она очень умная, – полная чушь. Она рисовалась перед ним, говоря о том, какой умной ей надо быть, чтобы понять, что в глобальном смысле она не такая уж и умная.

– Я получаю лучшие оценки, чем заслуживаю. Пишу я отвратительно. Печатать не умею. Но ни у кого из учителей не хватает смелости меня завалить. Такое впечатление, что они боятся быть арестованными за это. Все это похоже на дискриминацию.

Поскольку ее сочинения всегда несли в себе какой-то тайный смысл, порой несколько комический, а мысли имели явное сходство с анархичными высказываниями отца, Джексон немного обиделся.

– Твои работы короткие, но куда более оригинальные, чем у твоих одноклассников, уж в этом можешь мне поверить.

– Возможно, – кивнула Флика. – Но этим тормознутым все равно. Они будут охать и ахать, если я смогу открыть пачку с хлопьями. Меня все боятся. Всех уже предупредили, что я могу «расстроиться». Знаешь, так говорит мама, спокойно, ласково, когда хочет меня связать. Если в школе когда-то увидят мой приступ, они испытают ужас. Как в «Сумеречной зоне», когда маленький мальчик превращал всех, кто с ним спорил, в «Джека из коробочки»* или отправлял на кукурузное поле. Поэтому никто не велит мне замолчать и не накажет за невыполненное задание. – Флика смяла лист и бросила шарик в мусорную корзину.

Она промахнулась.

* «Джек из коробки» – популярная детская игрушка; коробка с фигуркой, выскакивающей, когда открывается крышка.

– Вот баскетболиста из тебя бы не вышло, – усмехнулся Джексон, поднимая бумажный мячик с пола.

Ему казалось, что листок надо разгладить и положить на стол, но какой в этом смысл? Он выбросил его. Дочь была права, права во всем; она уже великолепно знала разложение на множители переменных величин, с которыми будет иметь дело в жизни. Он обязан настоять на своем и убедить ее, что ей, как и другим детям, необходимо обладать хотя бы элементарными знаниями. Он всегда делал Флике замечание, чтобы она не употребляла плохие слова, но был не настолько придирчив, как большинство родителей, и она могла позволить себе выражаться так, как и отец.

Однако разрешить Флике не делать уроки и материться в присутствии отца косвенно означало бы позволить и в дальнейшем переходить допустимые границы. Он любил ее, но порой она была несносна. Он любил и тот факт, что она была несносна, что давало ей право вести себя еще более несносно.

Тем не менее Джексон верил в силу образования, потому как сам пренебрегал этим, когда учился. Он презирал учителей, был уверен, что знает больше их, и лишь спустя годы пришел к выводу, что они все же смогли его кое-чему научить, когда он был еще совсем молод, чтобы оценить необходимость образования. В зрелом возрасте он старался заучивать все услышанное и прочитанное, но чувствовал, как ему не хватает знания самых азов; он не мог упорядочить полученную информацию, разложить по полочкам, у него получалось лишь сбросить все кучей в одно большое хранилище в голове. Все факты, найденные им в Сети, казалось кощунственным подвергать сомнению, Интернет был своего рода Библией: ты найдешь железные доказательства всему, чему пожелаешь, если хорошенько поищешь. Поступать в колледж казалось пустой тратой времени, когда «Нак» был завален заказами, да и у Шепа не имелось диплома, так ведь? Университетское образование – это уж совсем ерунда. Интуиция подсказывала, что если он и решит получить высшее образование, то только лично сможет убедиться, что это полная ерунда.

Единственное, что его по-настоящему беспокоило, – это слова. В тридцать с небольшим Джексон разработал целую систему пополнения словарного запаса, вызывая немало насмешек среди работников «Нака», поскольку считал словосочетание «счастливый домовладелец» оксюмороном: «Окси… что, профессор; наши клиенты тупые, пустоголовые болваны». (Времена изменились, пришли новые рабочие, он даже немного скучал по колким шуткам в свой адрес. Введение санкций против нелегальных эмигрантов из Гондураса не соответствовало нормам.) Но заучивание слов в зрелом возрасте разительно отличалось от восприятия всего нового в детстве. Их значение было словно отделено от них самих, ему приходилось несколько раз прочитать вслух значение слова гегемония (интересно, в середине «г» произносится мягко или твердо?), прежде чем уверенно употреблять его в речи, обычно уже тогда, когда необходимость отпадала. Поскольку слово корова было синонимично большому домашнему животному, то слово вроде и не существовало. Если бы он знал, как ему пригодится это в будущем, все детство сидел бы и заучивал наизусть словари.

– Папочка, мне стало плохо в лаборатории, пришлось уйти раньше! – Хитер влетела в кухню и направилась прямиком к холодильнику за стаканчиком «Дав».

За последние несколько месяцев Хитер поправилась еще фунтов на пять. Черт, ничего не поделаешь. Только дай им свободный доступ в кладовку, и они начинают набирать вес. Стараешься следить за питанием, они становятся нервными, едят тайком и тоже поправляются. Может, им с Кэрол стоит радоваться тому, что Хитер не соревнуется со старшей сестрой, кто из них тоньше, иначе она могла бы умереть от дистрофии.

– Но сейчас с тобой все нормально? – поинтересовался Джексон.

– Не совсем. – Хитер немного умерила свой пыл, но лицо ее при этом приобрело жалостливое выражение. – Голова до сих пор кружится.

– Если ты неважно себя чувствуешь, может, не стоит есть мороженое?