Позволь мне солгать - Клер Макинтош

Когда он выскочил в демонстрационный зал, она уже шла ему навстречу. Рыжий с понурым видом стоял рядом с «лендровером», засунув руки в карманы.

– Все в порядке? – спросил Мюррей.

Сара казалась очень довольной, и он вздохнул с облегчением, когда выяснилось, что рыжий ее все-таки не расстроил.

– Просто отлично. – Женщина коварно ухмыльнулась.

Маккензи опять бросил взгляд на продавца. Тот выглядел так, будто только что кто-то сказал ему, что Рождество отменяется.

– Что с ним случилось?

– Я сказала ему, что интересуюсь новейшими моделями.

– Та-ак…

– Что хочу купить машину экстра-класса, что-нибудь навороченное, и твердо намерена заключить сделку сегодня же.

– Та-ак…

Сара опять ухмыльнулась.

– А потом попросила совета, мол, может, мне все же стоит продолжить пользоваться своим велосипедом?

Анна

Мама не переставая нажимает на кнопку звонка, не опуская руку, снова и снова. Рита выносится в коридор, оскальзывается на кафеле, прыгает у двери. Она оглядывается на меня, затем смотрит на силуэт мамы за витражным стеклом и скулит, не понимая, что происходит.

В груди у меня все сжимается, лицо онемело. Я так не могу. Руки ходят ходуном, и, когда звонок звучит снова, во мне нарастает паника.

– Анна!

Я поворачиваюсь, заставляю себя уйти. Ноги сами несут меня к основанию лестницы.

– Мы должны поговорить об этом. Мне нужно, чтобы ты поняла. Анна!

Она говорит негромко, но даже в этом тихом голосе слышатся мольба и отчаяние. Я опускаю ладонь на перила, ставлю ногу на ступеньку. Мои родители живы. Разве не об этом я мечтала весь прошлый год? У Эллы есть дедушка и бабушка, у Марка – тесть и теща. Мои мама и папа. Семья.

– Анна, я не уйду, пока ты все не поймешь. У меня не было выбора!

И вдруг мои сомнения развеиваются. Перепрыгивая через две ступеньки, я несусь прочь от коридора, прочь от мольбы моей матери. Прочь от отговорок и оправданий. То, что она совершила… непростительно.

Не было выбора?

Это у меня не было выбора. Мне оставалось только оплакивать моих родителей. Мне оставалось только смотреть, как полиция сует свой нос в нашу жизнь. Мне оставалось только сидеть в зале суда, когда судмедэксперт зачитывал свои выводы о причине смерти, выставляя обстоятельства гибели моих родителей на всеобщее обозрение. Мне оставалось только организовывать похороны, обзванивать друзей, выслушивать одни и те же слова соболезнований. Мне оставалось проходить через беременность, роды, первые недели материнства – без помощи родителей.

Это у меня не было выбора.

А у них – был!

Мои родители сделали выбор. Они предпочли обмануть меня. И делали этот выбор вновь и вновь каждый день после того злополучного решения.

Дверной звонок разрывается. Он все звонит, звонит, звонит. Мама не отрывает палец от кнопки, и по дому разносится пронзительный, настойчивый звон.

Я зажимаю уши руками и сворачиваюсь клубочком в кровати, но все еще слышу его. Вскидываюсь. Встаю. Мечусь по спальне.

Иду в ванную, включаю душ. Сажусь на край ванны, смотрю, как помещение наполняется паром, как запотевают стекла. Снимаю костюм для бега, захожу в душевую кабину, закрываю дверцу, подбавляю горячей воды. Тугие струи больно бьют по коже, зато под душем я не слышу звонка. Я запрокидываю голову, позволяю воде затекать мне в глаза, нос, рот. Я словно тону. И наконец отдаюсь рыданиям, охватившим меня при первом же взгляде на мать и оборвавшимся, когда я поняла, что она сама решила бросить меня. Еще никогда в жизни я так не плакала – рыдания сотрясают меня, нарастают в глубине груди, рвутся наружу.

Всхлипы изматывают меня, я не чувствую в себе сил стоять и сажусь прямо в душевой кабинке, обхватывая колени руками. Вода стекает по моей опущенной голове, собирается лужицами на теле. Я плачу, пока не остается больше слез. Пока в бойлере не заканчивается горячая вода и моя кожа не покрывается мурашками.

Тогда я выключаю душ. Тело у меня окоченело от холода. Я прислушиваюсь.

Тишина.

Она ушла.

Острая боль утраты становится для меня неожиданностью. И я корю себя за такую слабость. Я прожила без родителей целый год. И выжила. Теперь смогу прожить без них и дальше. Они не сумеют сказать ничего, что заставило бы меня простить их. Слишком поздно.

Я одеваюсь, утешаясь мягкостью старых спортивных штанов и вылинявшей футболки, которые я умыкнула из ящика Марка в шкафу. Теплых шерстяных носков. Тщательно вытерев волосы полотенцем, я подбираю их в хвост.

И когда мне только начинает становиться лучше – нет, не лучше, я просто чувствую себя немного собраннее, – в дверь опять звонят.

Я замираю. Выжидаю целую минуту.

Звонок повторяется.

Мамина настойчивость, которой я так восхищалась – даже завидовала ей, – теперь оборачивается моим проклятием. Мама не сдастся. Я могу просидеть тут хоть целый день, а она все будет звонить и кричать. По куполу спокойствия, которым я, казалось, накрыла себя, пробегают раскаленные трещины ярости. Я выбегаю из спальни, ссыпаюсь по лестнице. Как она смеет!

Целый год!

Эта мысль стучит в моей голове, мечется из стороны в сторону, словно пущенный в китайском бильярде шар. Целый год она лгала мне. Лгала всем.

Я бегу в коридор так быстро, не разбирая дороги, что носок у меня оскальзывается, и я падаю навзничь, грохаюсь с такой силой, что перехватывает дыхание. И когда я встаю, все тело болит, будто я упала с лестницы.

Звонок раздается вновь. Риты в коридоре не видно. Даже собака уже не надеется, что я открою дверь, но уж если моя мать вбила себе что-то в голову, она не успокоится.

Целый год…

Если бы кто-то сказал мне полгода назад – да даже сегодня утром, – что когда-нибудь я потребую у своей матери оставить меня в покое, я бы решила, что этот человек сошел с ума. Но именно так я собираюсь поступить. Прошлое не изменишь. Нельзя лгать кому-то, а потом заявиться как ни в чем не бывало и ожидать, что тебя простят. Бывает непростительная ложь.

Целый год лжи.

Я распахиваю дверь.

– Ну наконец-то! Я успела подумать, что ты на втором этаже. Помоги мне поднять коляску в дом, пожалуйста, дорогая. Мне не хотелось затаскивать ее на ступеньки с малышкой внутри – боюсь, коляска может перевернуться. – Джоан удивленно смотрит на меня. – С тобой все в порядке, дорогая? Ты словно призрака увидела.

Мюррей

Сара подметала пол на кухне. Это не означало, что вчера Мюррей плохо справился с уборкой. Такие действия – симптом нарастающей тревоги. Все-таки перемены были внезапными – так солнце может вдруг скрыться за облаком. Маккензи пытался держаться за чувство счастья, которое он испытывал, когда они ехали домой от магазина «Машины Джонсонов», посмеиваясь над неудачей рыжего, но это чувство ускользало от него – как невозможно долго поддерживать в себе мысль о жаре сауны в ледяной воде.