Розы на руинах - Вирджиния Клео Эндрюс

Мама подумала вслух:

– Я никак не могу понять, почему она развязалась. Я всегда очень тщательно подшиваю ленты сама, никому не доверяя.

Она уставилась куда-то в пространство.

– У тебя что-нибудь болит? – спросил отец.

– Ничего, – ответила она досадливо, будто ее от чего-то отвлекли. – А где Барт? Почему он с вами не поехал?

– Ты же знаешь Барта. Он ненавидит больницы и больных, как, впрочем, и все остальное. Эмма позаботится о нем и о Синди. Но тебя мы все ждем домой, поэтому обещай слушаться своего врача, сестер и не упрямиться.

– А что со мной не так? – нервно спросила она, и я тоже насторожился.

Всем нутром я чувствовал, что сейчас что-то страшное обрушится на всех нас.

– Колено твое совсем плохо, Кэти. Не вдаваясь в подробности, могу сказать, что тебе придется передвигаться в инвалидном кресле, пока окончательно не заживут связки.

– В инвалидном кресле?! – повторила она с таким ужасом, будто речь шла об электрическом стуле. – Что именно у меня повреждено? Ты что-то от меня скрываешь! Ты щадишь меня и не говоришь правды!

– Когда врачи установят точный диагноз, тебе все сообщат. Но одно можно с определенностью сказать уже сейчас: ты больше никогда не сможешь танцевать. Мне сказали, что преподавать танец ты тоже не сможешь. Никаких танцев, даже вальса.

Говорил он все это очень твердо, но в глазах его были боль и сочувствие.

Она не могла поверить, что такое невинное падение оказалось столь роковым для нее.

– Никогда не смогу танцевать?.. Ничего не смогу?..

– Да, ничего, – повторил он. – Прости меня, Кэти, но я ведь предупреждал. Пересчитай в уме количество повреждений твоего злосчастного колена. Может ли человеческое тело выдержать такое? Теперь даже ходить ты будешь не так легко и беззаботно, как прежде. Так что слезами не поможешь. О танцах забудь.

Она заплакала, уткнувшись ему в плечо, а я сидел возле них и внутренне рыдал, как будто это мне надо было забыть о балете на всю жизнь.

– Ничего, Джори, – проговорила наконец мама, осушив слезы и выдавив из себя неуверенную улыбку. – Если мне нельзя танцевать, я найду себе занятие поинтереснее – хотя один Бог ведает, что это может быть такое.

Через несколько дней мама вполне оправилась, и тогда папа принес в больницу портативную пишущую машинку и множество письменных принадлежностей. Он сгреб все со стола, повернул к свету кровать и улыбнулся маме своей обворожительной улыбкой.

– Самое время закончить эту книгу, которую ты начала так давно, – сказал он. – Просмотри свои старые записи и выброси к чертям все, что может тебе напомнить о неприятностях. Пусть они сгорят вместе со всеми бывшими несчастьями – твоими и моими. Упомяни только о Кори и Кэрри. И будь милостива ко мне, Джори и Барту, потому что мы все потрясены происшедшим.

О чем он? Я не понимал ни слова.

Некоторое время они смотрели в глаза друг другу таинственным взглядом, а потом мама взяла из его рук старую тетрадь и открыла ее на первой попавшейся странице. Я увидел ее крупный, старательный девчоночий почерк.

– Не уверена, что смогу, – тихо проговорила она. – Это как будто прожить жизнь сначала. И возвратить назад всю боль.

Взгляд ее показался мне очень странным.

– Поступай как считаешь нужным, Кэти, – покачал головой отец. – Но мне кажется, ты не зря начала когда-то писать. Может быть, это будет начало твоей новой карьеры, и более удачной, чем прежняя.

Мне показалась дикой сама мысль, что писательство может заменить балет, но, когда я на следующий день пришел в больницу, мама уже строчила как сумасшедшая.

На ее лице при моем появлении ничто не отразилось: мыслями она была в своей книге. Я почувствовал ревность.

– Надолго ли? – спросила она у отца, который подвез меня.

Мы все собрались здесь в ожидании и напряжении: Эмма с Синди на руках и я, вцепившийся в руку Барта. Папа поднял маму с кресла и посадил в инвалидную коляску, взятую напрокат.

Барт глядел на коляску с отвращением, а Синди кричала: «Мама, мама!»

Синди не слишком озадачило исчезновение мамы, так же как и ее возвращение домой; зато Барт брезгливо отступил назад и смерил маму взглядом с головы до ног, будто рассматривал незнакомку. После этого он молча повернулся и, не говоря ни слова, пошел прочь. На лице мамы появилось болезненное выражение, она позвала:

– Барт! Ты даже не хочешь поздороваться со мной после разлуки? Ты не рад, что я снова дома? Я по тебе так скучала. Я знаю, что ты не любишь больницы, но мне бы хотелось, чтобы ты навестил меня. Мне также понятно, что тебе неприятен вид этой коляски, но я ведь в ней не навсегда. А инструктор по физической терапии показала мне, как много можно делать, сидя в такой коляске… – Мама замолчала, потому что Барт взглянул на нее так, что она осеклась.

– Ты глупо выглядишь, когда сидишь в ней, – сказал Барт, сдвинув брови. – Мне это не нравится!

Мама нервно рассмеялась:

– Ну, честно говоря, мне она тоже не нравится… это не самое лучшее, на чем мне пришлось восседать. Но это не навсегда, только пока не заживет мое колено… Барт, будь добр к своей матери. Я прощаю тебе, что ты не пришел ко мне в больницу, но я не прощу тебя, если ты больше не чувствуешь любви ко мне.

Все еще хмурясь, он отступил назад, когда она попыталась тихонько подъехать к нему.

– Нет! Не прикасайся ко мне! – истерически закричал он. – Ты не должна была ехать на этот спектакль! Ты сделала это нарочно, поэтому и упала! Ты сделала это, чтобы не быть вместе со мной дома, чтобы не видеть меня! Теперь ты будешь ненавидеть меня за то, что я остриг волосы Синди! А еще ты хочешь наказать меня тем, что уселась в эту чертову коляску, которая тебе совсем не нужна!

Стремительно повернувшись, он побежал на задний двор, но поскользнулся и упал. Поднявшись, будто за ним гонятся, он побежал опять, но врезался в дерево и вскрикнул от боли. Я видел, что нос его расквашен до крови. Как же можно быть таким неуклюжим!

Папа вкатил коляску в дом, причем Синди с восторгом восседала на маминых коленях. Там он попытался объяснить поведение Барта:

– Не ужасайся его выходкам, Кэти… Он еще придет и раскается. Он ужасно скучал по тебе. Я слышал, как он плакал по ночам. А его новый психиатр, доктор Хермес, считает, что Барт изменился к лучшему. Его враждебность постепенно сглаживается.

Мама ничего не сказала, просто сидела и без конца гладила пушистую головку Синди с коротенькими-прекоротенькими волосиками. Синди теперь выглядела скорее как мальчик, хотя Эмма и попыталась прицепить бантик к ее пушку. Наверное, папа успел все рассказать маме о волосах Синди, поэтому она не задавала никаких вопросов.