Дина. Дар змеи - Лене Каабербол

— Он есть у меня? Не лги мне, — попросила я. — Не лги!

И пока прозвучал ответ, мне показалось, что прошла целая вечность.

— Откуда мне знать?! — сказал он. — Это нечто такое, что должно ощущаться самим человеком.

И я не знала, лгал он или говорил правду.

В тот вечер мы не нашли усадьбу, где могли бы переночевать, и пришлось раскинуть лагерь в небольшой лавровой рощице. Я долго лежала, не находя покоя, и когда наконец уснула, мне приснился жуткий сон, и я никак не могла проснуться. Я шла по бесконечным подземным проходам и искала Давина, а ходы были наполнены мраком и туманом. Я звала его и звала и наконец-то услышала его голос. Я помчалась на эти звуки и внезапно очутилась в острожной камере, точь-в-точь как та, что я делила с Нико в Дунарке. Подняв факел, я увидела Давина, прикованного к стене. Но держали его вовсе не цепи, то были змеи. Жирные чешуйчатые змеи, они открывали пасти и шипели на меня.

— Убери их прочь! — кричал Давин. — Дина, убери их!

Я не осмелилась. Просто не осмелилась. Я так боялась, вдруг они укусят меня.

А потом внезапно что-то шевельнулось у моей ноги. Глянув вниз, я обнаружила змею, она обвилась вокруг лодыжки и тянулась вверх вдоль голени. Я вскрикнула, ударила ее и попыталась сбросить, но внезапно змеи возникли повсюду, одна свалилась вниз с потолка мне на шею, третья обвилась вокруг руки, а когда я хотела закричать, крик не нашел выхода, что-то мешало ему выбраться из меня… И это тоже была змея, угнездившаяся во мне…

— Дина! Тс-с, Дина! Это ведь только сон.

А я хоть и знала это, проснуться не могла. Я слышала собственный плач и почувствовала: кто-то прикоснулся ко мне. Но в то же время я была в острожной камере с Давином, и змеи душили меня. Их были там уже сотни, я была погребена в них, они так и кишели, переползая друг через друга и через меня, и я ощущала прикосновение их чешуйчатых тел к своей коже.

— Дина! Взгляни на меня!

Этот голос был так похож на матушкин, что мне удалось с трудом открыть глаза. Но рядом со мной была не матушка. Это был Сецуан.

Я попыталась удержать слезы, но это было тяжело. Змеи никуда не делись, они кишели то в одном, то в другом месте. Они ожидали меня. А Давин был в неволе, вместе с Нико, и внезапно мне показалось, что у нас с Сецуаном нет никакой надежды.

— А теперь перестань плакать, — сказал Сецуан и неловко потрепал меня по плечу, будто он понятия не имел, как это делается.

— Погоди, я прогоню твои дурные сны!

Он достал флейту и собирался приложить ее к губам.

— Нет! — прошептала я. — Только не флейта!

Я различала лишь мелькание его лица в рдеющих отсветах раскаленных угольев костра. Его глаза сверкали, и поначалу я думала, что он, быть может, злится на меня. Но, пожалуй, это было не так. Во всяком случае, он убрал флейту, сел на землю рядом со мной и, вместо того чтобы играть, запел:

Ночные птицы летят во мраке,

Ночные птицы приносят сон,

Сон столь же прекрасный, как ты.

Сон столь же прекрасный, как ты.

Ночные ветры дуют в долине,

Ночные ветры несут твое имя,

Имя столь же прекрасное, как ты.

Имя столь же прекрасное, как ты.

Часто я находил тебя во сне,

Часто о тебе я думал.

Счастлива ль ты? Сильна ль?

Ты никогда не вспоминала меня?

Ночная птица смежила свои очи,

Под крыло прячет она свой клюв.

Спи, моя дочь, спи и будь спокойна —

Ночные ветры не приносят зла.

И голос у него не был особенно хорош. Это было даже не так, как его игра на флейте. Когда он пел, голос его звучал как у самого обыкновенного человека. Но это и вправду было куда лучше. Я успокоилась. Змеи одна за другой исчезали из моего сознания. А он погладил меня по волосам, будто и не заметил, что они грязные и «неопрятные». «Не полагайся на него!» — говорила мама, но теперь-то не было никого другого, на кого можно было положиться, а мне ужасно было нужно на кого-нибудь положиться.

— Ты сам сложил ее? — спросила я. — Песню?

Прошло некоторое время, прежде чем он ответил.

— Да, — сказал он очень тихо.

Я тоже затихла. Потому что если это правда, то песня сложена для меня. Он говорил, что других детей у него нет. «Часто я находил тебя во сне». Неужто я вправду снилась ему?

— Сколько времени ты искал меня?

— Годами! — ответил он. — А если точно: двенадцать лет.

В груди моей что-то растаяло, мне стало легче дышать. Кончилось тем, что я уснула, и сон мой был спокоен. А отец, сидя рядом, гладил мои волосы.

Наутро ослик исчез. Ослик и большая часть наших пожитков и припасов. Мех для воды. Лепешки. Сушеные финики. Ржаное печенье и белый козий сыр. Сецуан купил его в усадьбе, где мы ночевали последний раз.

— Он не мог отвязаться сам? — осторожно спросила я.

— И прихватить две из наших седельных сумок, — ответил Сецуан. — Вряд ли. У этого вора были руки.

Я бы поискала ослика, но Сецуан сказал, что это бесполезно.

— Если это разбойники, надо радоваться, что они не перерезали нам горло, пока мы спали, — угрюмо произнес он. — Мне следовало бы лучше сторожить.

— Что ты имеешь в виду, говоря, «если это разбойники»? — спросила я.

Он бросил на меня взгляд, словно хотел узнать, каково мне…

— Не только разбойники есть на свете, — ответил Сецуан. — Если это он, то ослик сам по себе вернется или не вернется вообще.

Да. Кто-то шел за нами следом.

— Кто он? — резко спросила я, желая услышать правду.

Сецуан колебался.

— Один больной человек, — сказал наконец он, — бедняга, но бедняга опасный. Некогда его звали Нацим, но ты не смей называть его так, а не то он придет в ярость.

— С чего бы я стала называть его так? — спросила я. — Разве что увижу его!

Сецуан вздохнул:

— Надеюсь, обойдется без этого.

— Ну, а если?

— Он называет себя Скюгге.

— Тень! Это же не имя.

— Разумеется! Но он вообще уже больше никакой… совсем не нормальный человек. Дина, если теперь… если теперь должно чему-то случиться, а меня здесь не будет… Поговори с ним по-доброму. Не приводи его в ярость. И не смотри на него слишком долго, этого он терпеть не может. Лучше притвориться, будто не видишь его вообще.

Солнце уже начало согревать окрестные скалы, но меня все равно начал бить озноб.