Тайна Шампольона - Жан-Мишель Риу

Мы боялись упасть, сломать шею, потеряться в бесконечных лабиринтах, но все равно шли вперед. Некоторые рисковали заходить в глубину галерей, где любого ветерка, любого взмаха крыла летучей мыши было бы достаточно, чтобы погасить факелы; этим смельчакам нужно было согнуться в три погибели, ползти на четвереньках в кромешной тьме, находить в завитках узких и наполовину обрушенных коридоров места, куда проникал воздух. Ветер освежал щеку. Мы доверялись этому знаку. Возможно, он вел нас к выходу. Иногда один из нас исчезал на несколько часов. Мы шли на поиски, останавливались на первом же раздвоении пути, звали. Вдруг чья-то голова появлялась из темноты. Растрепанные волосы, разорванная запыленная одежда… Потерявшийся ученый! Он бежал к нам, полный ужаса, держа в руках очередное сокровище, вырванное им из ада: разукрашенную повязку с челюстей мумифицированного крокодила. Отказываясь от отдыха и едва перевязав руку, пораненную камнем, упавшим с потолка грота, где он заблудился, ученый вновь отправлялся на поиски, ибо там, дальше, выше этого плато, где были обнаружены Фивы, находилась долина с гробницами фараонов.

Первый алтарь объединял с десяток гробниц одна великолепнее другой. Мы разделили их на восточные и западные.

Другая гробница, изолированная, тоже находилась на западе.

Мы начали с топографического описания гробниц и изготовления чертежей. Эта работа фигурирует в «Описании Египта», энциклопедическом произведении, которое стало итогом нашей экспедиции. Каждый день я не могу отказать себе в удовольствии вновь и вновь погрузиться в изучение рисунков, которые мы тогда выполнили.

Картины, нарисованные на потолках и стенах, стали предметом особого внимания. Я решил работать над произведениями искусства пятой гробницы, расположенной на востоке. Я стал писарем. Рука моя пыталась воспроизвести голубые, оранжевые и желтые цвета доспехов, сабель и копий, которые я видел пред собой. Едва закончив, я бежал ко входу в гробницу, где мне показывали новые удивительные находки. Люди, покрашенные в черный, стоят на коленях, их руки связаны за спиной. Другая сцена изображала их голыми и обезглавленными. Еще одна — показывала их с торсами, отклоненными назад до образования прямого угла с ногами.

Казалось, на животе они несут оранжево-красный круг, который мог быть солнцем. Их половые органы напряжены, с них стекает живородящий сок. Я переписывал также знаки, нарисованные на гробнице — сооружении восхитительной грации. Талант древних художников расцветил эти знаки в мельчайших деталях: гордый лев поднимался на подлокотнике, ножки трона были высечены в форме статуэток. Мужчина — он казался привязанным к трону. Другие кресла также были ярко раскрашены. Я зарисовал их девять штук; а меня уже звали в зал арф. Мой взгляд не мог выдержать такого великолепия и мастерства. Раб (возможно?) играл для царицы либо царя. Что самое восхитительное, изображения арфы менялись в зависимости от того, кто на ней играл. Царица имела право на арфу в виде женщины, царь — на арфу в виде мужчины.

Сколько времени я посвятил рисованию в тот день? Меня наконец вырвали из недр этой могилы. Уже наступила ночь.

Мне страшно хотелось пить. Я нашел остальных ученых у костра, который проигрывал бой с ясностью звездного неба. Мы беседовали о наших открытиях. Усталость была забыта, и время летело быстро. Наши лица друг за другом приближались к огню. И следовал рассказ об очередной восхитительной находке: посмертная маска, идол, черты лица которого напоминали китайца, статуя загримированной и одетой обезьяны.

Эти нескончаемые ночи счастья были полны рассказами, как рог изобилия, удивительнее и богаче самого Нила; и рассказы эти всякий раз умудрялись заново разжигать нашу ненасытную жажду приключений.

Найденный нами клад был огромен, но времени не хватало.

Мамелюки не забыли про нас. Солдаты, которым было поручено охранять нас, смотрели на нашу работу с недовольством.

Зачем столько опасностей и волнений ради каких-то там папирусов, терракотовых ваз, колонн и кариатид, деревянных статуэток и иероглифических легенд, вырванных у памятников?..

Мы молча засовывали в сумки эти предметы, ставшие богатствами, пред которыми мы преклонялись. Полагаю, наш грабеж объяснялся так: мы вырывали у земли Египта ее тайны в надежде их расшифровать. Если мы и потерпим поражение, у нас хотя бы останется кусочек священного. А у священного есть одно качество: оно не объясняет себя.

Даже я, Орфей Форжюри, признаю, что уступил желанию брать то, что принадлежало фараонам. В их гробницах, расположенных на западе, я нашел статуэтку невероятной чистоты, в великолепном состоянии. Это была часть украшения саркофага. Терракотовая форма представляла собой gisant — надгробный памятник в виде лежащей фигуры человека. На этом саркофаге был изображен фараон. Его невероятная прическа покрывала плечи и спускалась на руки, скрещенные на груди.

Его тело покрывали иероглифы.

— Наступит день, и я тебя прочитаю, — прошептал я, беря статуэтку.

Но, взяв ее, я понял по ее весу, что она внутри пуста, и услышал, как она звенит, когда я ее двигаю. Статуэтка открывалась, как шкатулка для драгоценностей. Я клянусь, там не было ни золота, ни серебра — лишь простой амулет из яшмы, представлявший собой скарабея. Этот предмет не был помечен Комиссией по искусствам, которой я руководил. И я взял его себе. Должен ли я сожалеть об этом? Чтобы оправдаться, я мог бы рассказать о том, как поступали некоторые другие.

Увы, кража есть кража, и чужие ошибки не оправдывают моей. Но какая-то странная сила понуждала меня завладеть этой статуэткой. Странно, однако я сразу почувствовал, что она может быть полезна в нашем деле расшифровки… И рука моя сама засунула ее поглубже в сумку.

Я знаю, что речь моя весьма спорна. Однако у меня еще будет повод поговорить об этой статуэтке, которая сыграет особую роль в последующих событиях.

За исключением этого единственного факта, имеющего ко мне отношение, я полагаю, что в целом работал для общего блага экспедиции. В перерывах между раскопками в земле Верхнего Египта и рисованием его красот я занимался организацией учета. Там, внутри, возможно, находился ключ, который мы искали. На примере того, что я нашел в пятой гробнице фараонов, члены комиссий, которыми руководили мы с Костазом, начали заносить в список то, что мы признавали достойным интереса, — огромная работа, достойная монахов-бенедиктинцев из моего детства… Но мы ничего не приукрашивали. Мы лишь точно воспроизводили чудесный мир, которым восхищались. Мы сделали около ста таблице иероглифами; все они были нарисованы от руки и проверены один за другим…. Кроме того — обелиски, двери, опоры храмов, фризы, барельефы, саркофаги, изображения птиц, обезьян, рыб, лошадей, коров или крылатых быков, целые сцены, что рассказывали о жизни фараонов или жизни Богов с головами крокодилов, а также священников, рабов и цариц. Мы захватили также необычайное количество каменных и бронзовых скульптур. То была наикрупнейшая художественная конфискация в человеческой истории. Морган мог быть спокоен: то, что сделали мы, было намного грандиознее и хуже, чем то, что сделала его итальянская комиссия…