Летящие к Солнцу. Книга 1. Вопрос веры - Василий Криптонов

Джеронимо поддерживали двое. Робкий и вкрадчивый голос Черноволосого почти не пробивался сквозь крики основных спорщиков, а вот зычный рев командира, обещающего лично поставить [убрано цензурой] и [убрано цензурой] в [убрано цензурой] любого сраного умника, который посмеет нарушить уговор.

Иногда, когда угрозы в адрес Джеронимо перехлестывали через край, вступала Вероника и спокойно рассказывала, как перебьет в полном составе всех умников и умниц, начиная с Совета и заканчивая последним задрипанным поэтишкой, если ей хотя бы покажется, что ее брата обижают. А поскольку командир тут же выражал полную солидарность и готовность подтаскивать боеприпасы для осуществления акции, старцы временно меняли тактику и переходили к безадресным сокрушениям по поводу разомкнувшегося биоцикла.

Я открыл глаза и увидел Мышонка в полном облачении. Она, зевая, сидела рядом с кроватью и листала газету. Интересно, танец правда был, или мне все привиделось под «джеронимом»? Спрашивать как-то бестактно, и я, ожидая, пока старая добрая подруга-боль привычно расползется по телу, присмотрелся к газете.

«Демократия», — гласило название. Сразу под названием — фотография улыбающегося юноши в траурной рамке. Фотографию обрамляли строки не читаемого с такого расстояния текста, а заголовок заставил меня болезненно поморщиться: «Редакция «Демократии» прощается с Педро Амарильо». И ниже, чуть помельче: «Пришельцы не только убили его и надругались над останками, но еще и уничтожили самую возможность погребения, превратив триффидов в обычные растения!»

Я непроизвольно застонал. Бедный Педро! Сколько ж еще мы будем над ним издеваться?

Мышонок, услышав мой стон, мигом свернула газету и подскочила к кровати.

— Очнулся? — На губах неизменная улыбка. — Слава богу! Часов двенадцать, наверное, прошло.

— Тринадцать с половиной, — уточнил я. — Можно воды?

Кивнула, убежала. Я, с трудом ворочая шеей, оглядел комнатку, в которой находился. Обстановка простенькая: две кровати, диван, пара стульев, в углу — кухонный уголок с раковиной. Глобальное отличие от того помещения, куда нас отвели после суда нашлось лишь одно: дверь в туалет.

— Вот! — подбежала Мышонок со стаканом воды. — Кушать будешь? Я как раз грибов пожарила. Там туалет. И душ. — Она показала на замеченную мной дверь.

— А что это за место? — поинтересовался я.

— Как? — удивилась Мышонок. — Это моя комната, живу я здесь.

— Мне кажется, я ее видел. Краем глаза. Здесь была…

Я посмотрел вверх и увидел крюк в потолке.

— Мы были соседки. — Если улыбка Мышонка и померкла, то совсем чуть-чуть. — Жаль, что так все вышло, но вашей вины тут не так много. Я тоже в тот день обошлась с ней излишне резко. Вообще, ее мало кто любил. Вздорная была девка, упокой господь ее душу.

Мышонок немного помолчала, отдавая дань уважения покойной, потом вновь с улыбкой посмотрела на меня.

— Кушать-то будешь? Грибы…

Желудок стянула такая голодная судорога, что я сложился пополам.

— Да, пожалуйста. Вот только… Поздороваюсь.

Мышонок упорхнула «в кухню» и загремела посудой, а я сполз с кровати. Тут только обнаружил, что противотриффидное облачение с меня стянули, и я остался в привычной своей одежде: штаны, куртка, футболка.

Доковыляв до двери, я нажал ручку, и мне в объятия свалилась Вероника, которая опиралась на дверь спиной. Я замер, ожидая суровой расправы, но Вероника, похоже, не догадалась возмутиться.

— Да ладно! — взвизгнула она, отпрыгнув от меня. — Живой? Без шуток?

— Вообще не до шуток, — отозвался я. — Как там…

Закончить я не успел — в порыве искренней, незамутненной никакими подтекстами радости Вероника и Джеронимо бросились мне на шею. В этот момент я не сдержал слез. Двое человек, которым до такой степени на меня не плевать — это явно что-то куда большее, чем просто счастье.

— Как «джероним»? — орал на ухо Джеронимо. — Нужен твой вердикт. Ставить на поток? Сколько заряжать? Там этих «писек» ядовитых валяется — караул, а никому дела нет.

— Сукин ты сын, знаешь, как мы волновались? — чуть тише в другое ухо говорила Вероника. — Даже этот отморозок, хотя ни за что не признается.

А в довершение нас троих обнял командир:

— Горжусь вами, ребята! — проорал он. — Ты, парень, молодец — с того света выбрался!

— Заряжай по-полной, — сказал я Джеронимо, когда, наконец, смог освободиться и вдохнуть. И добавил, обращаясь ко всем, кроме Седого и Русого, которые уже давно удалились, вздернув носы: — Там Мышонок грибов нажарила. Я бы перекусил.

— «Мышонок»? — удивился Джеронимо. — Странно. Мне она разрешала называть себя только Великой Госпожой Подземного Царства и заставляла целовать ноги… Ну, ладно. Видимо, у тебя свой подход.

Тут до меня дошло, какого я свалял дурака. Покосился на Веронику и понял — поздно. То окошко, что вдруг приоткрылось, захлопнулось так, что стекла зазвенели.

— Я имел в виду — Алена, — поправился я.

— Ясно, — кивнула Вероника.

— Слушай, я только что катался на красном катамаране с зеленой собакой по черно-белой радуге! Нельзя ведь осуждать человека, который…

— Я сказала: «Ясно»! — перебила Вероника. — Она приготовила пожрать. Прекрасно. Надеюсь, не обеднеет, если мы присоединимся. Ты же не думаешь, что мы тут объедались, пока ты валялся?

Я вошел в комнату своего эмоционального двойника и грохнул перед ним метафорическое ведро с рыбьими головами.

— На, — сказал я. — Подавись, чудовище.

— Что это? — Двойник с подозрением покосился на головы.

— Все как ты любишь. Немного радости, чуть пониже — укол обиды, капелька разочарования и рудиментарная ревность.

Двойник запустил в ведро обе руки. Лицо его исказила гримаса недоумения:

— А где ненависть?

Я молча вышел из комнаты, а в спину мне неслись вопли:

— Ты не сможешь убежать от себя, Николас! Рано или поздно тебе захочется посмотреть, насколько далеко можно зайти. И тогда ты принесешь мне ведро отборной ненависти!

* * *

Командир отказался войти в жилище умницы, Черноволосый тоже не стал задерживаться. Поздравив меня с выздоровлением и всех нас — с победой, он заторопился вслед за двумя коллегами, объясняя, что не хочет позволить им выдумать какую-нибудь пакость.

Я, признаться, пока не вполне понимал, в чем именно заключается наша победа и почему она послужила причиной очередного раздора между умниками и военными, но спрашивать не решился. Я бы, наверное, спросил, повисни во время застолья тягостное молчание, но молчали только мы с Вероникой, а Джеронимо и Мышонок трепались без умолку.