Эволюция человека. Книга 3. Кости, гены и культура - Елена Наймарк

Расчеты проводились двумя способами: на уровне индивидов и на уровне отдельных “скелетных элементов”. Ученые выделили 14 “скелетных элементов”, соответствующих главным черепным костям: лобной, затылочной, левой теменной, правой теменной и так далее. Это разумно, потому что от одних индивидов до нас дошли целые или почти целые черепа, а от других – лишь фрагменты. Понятно, что отдельная затылочная кость без следов травм и целый неповрежденный череп несут разное количество информации о травматизме, и это необходимо учитывать.

В общей сложности получившийся массив данных включает 114 неандертальцев (из них с травмами черепа 9, или 7,9 %) и 90 верхнепалеолитических сапиенсов (из них травмированных 12, или 13,3 %); неандертальских скелетных элементов там 295 (из них со следами травм 14, или 4,7 %), кроманьонских – 541 (из них с травмами 25, или 4,6 %). Казалось бы, эти числа говорят сами за себя: сразу видно, что у неандертальцев частота встречаемости черепных травм не выше, чем у сапиенсов. Но первое впечатление может быть обманчивым. Например, не исключено, что все дело в худшей сохранности неандертальских костей. Ведь почти все они – более древние, чем кости кроманьонцев. Поэтому исследователи обрушили на собранные данные всю мощь современных статистических методов.

Для каждого образца учитывались следующие параметры:

1) наличие или отсутствие следов травмы (ученые не пытались классифицировать травмы по степени тяжести, ограничившись бинарной классификацией: есть или нет),

2) видовая принадлежность (неандерталец или сапиенс),

3) степень сохранности (каждая кость была отнесена к одной из четырех групп: сохранилось менее 25 % кости, 25–50 %, 50–75 %, более 75 %),

4) возраст смерти (всех индивидов поделили на “молодых” – не доживших до 30 лет, – “старых” и с неопределимым возрастом),

5) пол (мужской, женский или неизвестный),

6) географический регион.

Всего было применено восемь статистических моделей, производящих расчеты на уровне индивидов или скелетных элементов, включающих разные наборы параметров и либо учитывающих, либо не учитывающих образцы, информация по которым неполна. Это позволило оценить связь травматизма с различными факторами по отдельности и в разных комбинациях.

Значимых различий по общей частоте встречаемости черепных травм у неандертальцев и сапиенсов обнаружить не удалось, несмотря на все ухищрения. Это главный результат исследования: вопреки распространенной точке зрения, общий уровень травматизма у двух видов палеолитических охотников-собирателей оказался практически одинаковым. Это ставит под сомнение привычную идею о том, что жизнь у неандертальцев была более суровой и опасной, чем у пришедших им на смену верхнепалеолитических сапиенсов.

У обоих видов черепные травмы намного чаще встречаются у мужчин, чем у женщин. Это согласуется с представлениями о поведенческих и психологических различиях между полами: предполагается, что мужчины больше времени посвящали опасным видам деятельности, таким как охота на крупных животных, войны и просто драки с сородичами.

Рис. 6.1. Доля черепных костей со следами травм у “молодых” и “старых” неандертальцев и верхнепалеолитических сапиенсов, без учета образцов неопределенного пола или возраста. По рисунку из Beier et al., 2018.

Также выявилась ожидаемая связь между сохранностью костей и частотой встречаемости травм: чем лучше сохранилась кость, тем больше шансов, что на ней обнаружатся следы повреждений. На это не удается списать отсутствие различий по уровню травматизма между видами, но из этого следует, что при оценке травматизма необходимо учитывать фактор сохранности.

Единственное значимое различие между неандертальцами и сапиенсами, которое удалось обнаружить, связано с возрастным распределением черепных травм. У неандертальцев, умерших молодыми (в возрасте от 12 до 30 лет), черепные травмы встречаются чаще, чем у переваливших за 30-летний рубеж. У сапиенсов прослеживается обратная тенденция (рис. 6.1). Что это может означать?

Нужно учитывать, что, судя по имеющимся признакам заживления, большинство травм в изученной выборке не были непосредственной причиной смерти. Некоторые из них могли быть получены задолго до смерти. Следы сколько-нибудь серьезных черепных травм обычно сохраняются на всю жизнь, и после того, как рана зажила, уже невозможно определить, когда она была получена. Поэтому в принципе можно ожидать, что следы повреждений будут постепенно накапливаться с возрастом. С этой точки зрения картина, наблюдаемая у сапиенсов (больше травм у умерших в позднем возрасте), выглядит более естественной, чем то, что мы видим у неандертальцев. Обнаруженная закономерность может говорить о том, что неандертальцы чаще, чем сапиенсы, получали травмы в юности и реже – в зрелости. Или же уровень травматизма был сходным для обоих возрастов, однако травмированные в юности неандертальцы имели меньше шансов дожить до 30 лет по сравнению с травмированными молодыми сапиенсами. О причинах всего этого можно пока лишь гадать.

Данное исследование отличается от предыдущих рекордным объемом выборки и скрупулезностью статистического анализа. Но все же, по-видимому, нельзя утверждать, что оно полностью перечеркивает все прежние рассуждения о суровой жизни неандертальцев. Во-первых, претензия авторов на полноту охвата имеющегося материала не вполне соответствует реальности. Например, в выборку почему-то не попали неандертальцы из испанской пещеры Эль-Сидрон (книга 1, глава 5, раздел “Людоеды”), хотя там есть и нижние челюсти, и фрагменты черепных коробок. Во-вторых, не учитывался характер травм и степень их тяжести. В-третьих, у неандертальцев (как, впрочем, и у сапиенсов) помимо черепных травм описано множество других патологий, которые в данной работе не рассматривались. Есть и другие указания на то, что неандертальская жизнь была тяжелой. Например, недавно появились данные о том, в каких нелегких условиях росли неандертальские дети. Похоже, они сильно мерзли, голодали и болели зимой (Smith T. M. et al., 2018). Так что “миф” о суровой неандертальской жизни рано объявлять развенчанным.

Мы уже упоминали о том, что вышедшие их Африки сапиенсы, по-видимому, были генетически не вполне совместимы с неандертальцами и денисовцами (см. разделы “Денни, дочь неандерталки и денисовца” в главе 3 и “Геном денисовского человека: от «черновика» к «чистовику»” в главе 4). Эти виды людей слишком долго жили порознь, и поэтому в их генофондах успели накопиться аллели, плохо сочетающиеся друг с другом (потому что отбор не проверяет на совместимость аллели, распространяющиеся в разделенных популяциях). Подробнее об этом механизме формирования постзиготической репродуктивной изоляции рассказано в нашей книге “Эволюция. Классические идеи в свете новых открытий”.