Элоиза и Абеляр - Режин Перну

Его ответное письмо на второе послание Элоизы отмечено некоторой жесткостью, вероятно, преследовавшей цель как-то исправить, «выровнять» при свете доводов рассудка те излияния и всплески эмоций, что остались как раз на уровне чувственности.

Элоиза продолжает: «Ты пишешь о своей смерти так, словно мы сможем пережить тебя! Пусть Господь не забудет своих покорных служанок и не допустит, чтобы они пережили такую потерю! Да не оставит Он нам жизнь, которая окажется для нас более непереносима, чем любая смерть! Одна мысль о вашей смерти для нас уже смертельна!»

Абеляр же на эти слова отвечает так: «Если вы не можете найти для меня места в вашем счастье, то я не понимаю, почему вы желаете, чтобы моя столь несчастливая жизнь продолжалась, и не желаете мне смерти, которая для меня скорее высшее счастье, блаженство… Какие муки ожидают меня за пределами этого мира, мне неведомо, но мне ведомо, от каких мук я буду избавлен… Если вы меня действительно любите, то вы не найдете ничего дурного в моих постоянных мыслях о смерти. Более того, если вы питаете какие-либо надежды на то, что по отношению ко мне будет проявлено божественное милосердие, то вы пожелаете увидеть меня избавленным от испытаний этой жизни с тем большим пылом, чем очевиднее для вас их нестерпимость».

Перед нами диалог мужчины и женщины, диалог логики и чувства. Абеляр выказывает твердость, готовность встретиться с ситуацией лицом к лицу и противостоять ей, а все излияния чувств возмущают его и приводят если не в гнев, то в раздражение.

«Избавь нас от слов, что пронзают наши сердца подобно смертоносным мечам и делают нашу агонию еще более тяжкой, чем сама смерть», — восклицает Элоиза. «Избавь меня, умоляю, от этих упреков, окажи милость, избавь меня от этих жалоб, что столь далеки от того, чтобы исходить из лона милосердия», — отвечает ей Абеляр.

Элоиза пожелала получить от него известия, но ей предстояло смириться с тем, что известия эти могут быть и дурными, ей надлежало смириться с тем, что придется разделить с ним как его радости, так и его горести, однако она не может и не должна желать продления жизни, обреченной на непереносимые страдания. Здесь устами Абеляра говорит стоик.

Стоик не замедлит уступить слово богослову. Действительно, в своем письме Элоиза в весьма патетических выражениях описала горести и невзгоды своего существования: «Если бы то не было грехом и богохульством, разве не имела бы я права воскликнуть: „Великий Боже, как Ты жесток ко мне во всем!“» Вероятно, Элоиза не осмелилась уж слишком упрекать Господа за свои несчастья и винить Его в них, а потому она, подобно женщинам Античности, начинает поминать свою злосчастную судьбу: «Какую великую славу принесла мне судьба в виде вас! И какой же силы удары нанесла она мне вами! Какое неистовство проявила она по отношению ко мне, бросая из одной крайности в другую! Как в добре, так и в зле не ведала она никакой меры… пока наконец упоение наивысшего блаженства не сменилось унынием величайшего отчаяния».

Люди своего времени, Элоиза и Абеляр, несмотря на перенесенные страдания, все же не переступили последнюю черту, не дошли до отрицания Бога. Они могли бы сердиться на Него, могли бы пенять Ему за свои несчастья, и таковой, собственно, и является позиция Элоизы. Да, Бог к ним был жесток, хуже того — Он был нелогичен по отношению к ним, приверженцам законов логики: «Все основания справедливости по отношению к нам были разрушены, обращены против нас. Действительно, в то время, когда мы вкушали радости страстной любви, или — если использовать выражение менее стыдливое, но более выразительное, — пока мы предавались блуду, гнев Владыки Небесного не обрушивался на нас. Когда же мы узаконили эту незаконную любовную связь, когда мы покрыли покровом брака постыдное наше распутство, вот тогда-то гнев Господень и простер над нами свою тяжелую длань». Вот этого-то Элоиза и не могла принять, с этим она не могла смириться. Кара небесная обрушилась на них как на преступников в тот момент, когда они перестали грешить «по части блуда». «Для мужчин, застигнутых на месте преступления и уличенных в самом преступном прелюбодеянии, наказание, понесенное вами, было бы достаточно суровой карой, но то наказание, коего другие были бы достойны в качестве наказания за прелюбодеяние, вы навлекли на себя, вступив в брак». Итак, по мысли Элоизы, Бог оказался к ним несправедлив. Элоиза сохранила в неприкосновенности свою веру в Бога, но не веру в Бога, который есть Любовь. Она сердится и сетует на Него за проявленное к ним недоброжелательство — они, по ее мнению, не заслужили этого всей своей прожитой жизнью. Во времена Элоизы и Абеляра протест и непокорность могли привести к богохульству и святотатству, к кощунству, но не к отрицанию Бога. Господь остается с человеком даже в ту минуту, когда человек сердится на Него, обижается и упрекает. Даже проклиная Господа, человек осознает, что это Абсолют, в какие бы крайности ни впадал человек, доведенный до этих крайностей; выходом для него может быть ненависть или богохульство, но не небытие, не ничто. Человек может попытаться перехитрить Господа и даже сопротивляться Ему, но Бог остается с ним, остается в нем. Вот, вероятно, почему, заметим мимоходом, самоубийства были столь редки в ту эпоху: среди всех мерзостей и гнусностей жизни, среди всех гадких поступков, вопреки всем невзгодам в человеке жила неискоренимая вера в Бога, то есть в жизнь.

Но Абеляр не мог вынести того, что Элоиза вздумала сердиться на Господа и сетовать на Него: «Мне остается еще сказать об этих старых, вечно повторяющихся жалобах по поводу обстоятельств нашего пострига, нашего обращения в веру. Вы осыпаете Господа за это упреками, хотя должны были бы благодарить Его». Здесь Абеляр предстает перед нами во всем своем величии. Он, понесший наказание за совершенный им грех, поплатившийся своим телом, он, который мог бы сказать про себя, что его «наказали более сурово, чем саму Элоизу», он изменяет ситуацию одним-единственным словом, называя «обращением» то, что она упорно именует «карой, наказанием». Он прибегает здесь не к языку логики, а к языку божественной благодати. Одного этого отрывка достаточно для того, чтобы убедиться в невероятном богатстве внутренней эволюции Абеляра, происшедшей в результате того, что он в самом начале сказал «да», то есть беспрекословно смирился с ударом, нанесенным ему… Показавшийся нам человеком довольно жестким и суровым тогда, когда он порицал немного сентиментальные и чувственные жалобы Элоизы, Абеляр сумел воззвать к чувствам возвышенным, сделав это самым тонким, самым деликатным и самым благородным образом: «Вы прежде всего думаете о том, чтобы мне угодить, мне понравиться, как вы говорите; если вы хотите прекратить подвергать меня пытке, — я не говорю о том, хотите ли вы мне угодить и мне понравиться, — изгоните эти чувства из вашей души. Поддерживая и питая их, вы не сможете ни угодить мне, ни мне понравиться, ни достичь вместе со мною вечного блаженства. Позволите ли вы мне пойти туда одному, вы, которая объявляет о своей готовности последовать за мной куда угодно, хоть в огнедышащую адскую бездну? Возжелайте же изо всех сил, чтобы истинная набожность и истинная любовь снизошли в вашу душу, пусть хотя бы ради того, чтобы не разлучаться со мной в тот момент, когда я, как вы говорите, отправлюсь к Господу».

Далее Абеляр с большой нежностью обращается ко всему лучшему, что есть в Элоизе: «Вспомните то, что вы говорили, вспомните то, что вы писали по поводу обстоятельств нашего обращения в веру и пострига: что Господь выказал по отношению ко мне далеко не враждебность, а был ко мне явно милостив. По крайней мере, смиритесь с вынесенным мне столь мягким приговором, столь счастливым для меня, который и для вас станет столь же мягким и счастливым, как и для меня, в тот день, когда ваша боль утихнет и откроет для вас доступ к пути разума. Не жалуйтесь, не сетуйте на то, что вы стали причиной столь великого блага, того блага, ради осуществления коего, как это теперь совершенно очевидно, Господь вас и создал специально».