Воспоминания о монастыре - Жозе Сарамаго

Блимунда подошла к священнику, сказала, Мы пережили великую опасность, когда спускались, коли удалось нам одолеть ее, одолеем и другие, скажите, куда нам идти, Я не знаю, где мы, Когда день народится, станет виднее, поднимемся на какой-нибудь из этих холмов, поглядим, в какой стороне солнце, и по солнцу найдем дорогу, а Балтазар добавил, Поднимемся в машине, теперь мы уже знаем, что и когда нужно делать, и коли не подведет нас ветер, за целый день улетим так далеко, что Святейшая Служба не найдет нас. Отец Бартоломеу Лоуренсо не ответил. Сжимал голову руками, потом начал жестикулировать, словно беседовал с кем-то невидимым, и очертания фигуры его размывались темнотою. Машина опустилась на полянку, поросшую стелющимся кустарником, но шагах в тридцати от нее с обеих сторон поднимались, темнея на фоне неба, высокие заросли. Насколько можно было судить, не было никаких признаков того, что где-нибудь поблизости есть люди. Ночь становилась все прохладнее, ничего диковинного, сентябрь близился к концу, да и днем было нежарко. Под бортом машины, куда не долетал ветер, Балтазар разжег небольшой костерок, скорее для того, чтобы не было так одиноко, чем для того, чтобы согреться, да и нельзя было разжигать костер побольше, его ведь издалека видно. Они с Блимундой уселись, достали что было из еды, сперва позвали священника, но тот не ответил, не подошел, в темноте виднелась его фигура, теперь он стоял не шевелясь, может быть, смотрел наверх, на звезды, может быть, вниз, на глубокий дол, на низины, где не светилось ни единого огонька, казалось, мир стал необитаем, вот были бы здесь летательные машины, которые могут летать в любое время, хоть ночью, если все люди покинули эти места, то остались наши трое да пассарола, которая не знает, куда ей лететь, когда нету для нее солнца.

Покончив с едою, легли они под бортом машины, прикрывшись шинелью Балтазара и куском парусины, который достали из сундука, и Блимунда прошептала, Отец Бартоломеу Лоуренсо болен, он на себя не похож, Он уже давно на себя не похож, что поделаешь, А нам что же делать, Не знаю, может, завтра решит он. Они слышали шаги священника, шорох ветвей, которые он задевал, слышали его бормотанье, это успокоило их, тишина вот самый плохой знак, и, несмотря на то что холодно было и жестко, уснули оба, хоть и неглубоко. Обоим снилось, что летят они по воздуху, Блимунде, что летит она в колеснице, запряженной крылатыми конями, Балтазару, что летит он верхом на быке, накрытом огненной попоной, вдруг у лошадей исчезли крылья и поводья загорелись, стали взрываться ракеты, воткнутые в попону, и оба проснулись в страхе, спали они недолго, полыхало такое пламя, словно весь мир был объят пожаром, священник горящей веткой пытался поджечь машину, уже трещала кровля из ивовых прутьев, одним прыжком Балтазар подскочил к нему и, обхватив за пояс, оттащил от машины, но священник сопротивлялся, так что Балтазар, крепко сжав его, повалил наземь и затоптал ногами факел, Блимунда же тем временем куском парусины сбивала пламя, перекинувшееся на кусты, и наконец сладила с ним. Побежденный и смирившийся, священник встал на ноги. Балтазар засыпал землею костер. Они почти не видели друг друга в темноте. Блимунда прошептала безразличным тоном, словно знала ответ заранее, Почему подожгли вы машину, и Бартоломеу Лоуренсо ответил тем же тоном, словно ждал вопроса, Если суждено мне гореть на костре, так уж лучше на этом. Он отошел к зарослям, темневшим над склоном, и они увидели, что он стал торопливо спускаться, когда же поглядели снова, его уже не было, может, телесная нужда его погнала, ежели может испытывать таковую человек, который хотел поджечь мечту. Время проходило, священник не возвращался. Балтазар пошел искать его. Священника нигде не было. Балтазар звал его, никакого ответа. Нарождалась луна, заселила заросли виденьями и тенями, и Балтазар почувствовал, что волосы на нем встают дыбом. На ум ему пришли оборотни, нечисть всякого вида и всех пород, а что, если здесь бродят души чистилища, он вдруг твердо уверовал, что священника унес дьявол собственной персоной, и покуда не сцапал тот же дьявол его самого, прочел он молитву святому Эжидию, это святой помощник и заступник в тех случаях, когда великий страх нападет, при панике, при падучей, при умопомешательстве и ночных страхах. Должно быть, святой угодничек внял молитве, по крайней мере не явился дьявол за Балтазаром, однако же страхи не рассеялись, вдруг вся земля забормотала, может, казалось так из-за луны, самой лучшей святой будет мне моя Семь Лун, а потому вернулся он к ней, все еще дрожа от страха, и прошептал, Нету его нигде, а Блимунда сказала, Он ушел, больше мы его не увидим.

В ту ночь они почти не спали. Отец Бартоломеу Лоуренсо не вернулся. Перед самым рассветом, солнце вот-вот должно было взойти, Блимунда сказала, Коли не прикроешь ты хорошенько янтарные шары парусом, машина взлетит сама собой, она ведь может обойтись без кормчего, может, оно и лучше было бы отпустить ее на волю, а вдруг повстречается где-нибудь на земле либо на небе с отцом Бартоломеу Лоуренсо, и Балтазар вскричал с яростью, внезапно прорвавшейся, Либо в аду, машина где стоит, там и останется, и накрыл он янтарные шары просмоленным парусом, спрятал их в тень, но остался недоволен, парус может порваться, ветром его может унести. Ножом нарезал веток с высоких кустов, прикрыл ими машину, через час, когда уже светлый день стоял, тот, кто взглянул бы издалека в эту сторону, увидел бы лишь кучу веток посереди полянки, поросшей ползучим кустарником, в таком виде никого эта куча особенно не удивит, хуже будет, когда все ветки высохнут. Балтазар перекусил теми припасами, что остались со вчерашнего дня, Блимунда сделала то же самое еще раньше, она всегда ест первая, с закрытыми глазами, как мы помним, а до того прятала голову под шинель Балтазара. Им больше здесь делать нечего, А теперь что, таков был вопрос, а ответ таков, Нам здесь больше нечего делать, Тогда идем, Давай спустимся по тому склону, где пропал отец Бартоломеу Лоуренсо, может, найдем следы. Все утро, покуда спускались в долину, обшаривали они тот склон, горы высокие и округлые, знать бы, как называются, и никаких следов, хоть бы сутаны черный клок, зацепившийся за колючки, священник словно растворился в воздухе, где может он быть об эту пору, А что теперь, таков был вопрос Блимунды, Теперь идем вперед, солнце вон там, море справа, когда дойдем до какого-нибудь места, где люди живут, узнаем, куда попали, что за горы, на тот случай, коли захотим сюда вернуться, Горы эти зовутся Баррегудо, сказал им пастух, которого повстречали они, пройдя с милю, а та вон гора, большая такая, Монте-Жунто.

Два дня им понадобилось, чтобы добраться до Мафры, сделали они большой крюк, чтобы подумали люди, будто они из Лиссабона. По улице двигалась процессия, все возносили благодарение Господу за чудо, каковое послал он, ибо по его велению пролетел над строящейся базиликою Дух Святой.

Мы живем в такую пору, когда любая монахиня может встретить младенца Иисуса в монастыре, а на хорах ангела, играющего на арфе, и подобные встречи считаются самой естественной вещью в мире, а если сидит она взаперти у себя в келье, там, по причине уединенности, явления такого рода принимают характер более плотский, дьяволы ее мучат, кровать двигают, ее самое в покое не оставляют, грудь ее волнуется, вся она в трепете, ох уж это ее оконце в ад, а может, дверца в небеса, второе прозванье дано за то, что утеха, первое же за то, что грех, и во все это верят, однако Балтазар Матеус по прозвищу Семь Солнц не может сказать, Я пролетел от Лиссабона до Монте-Жунто, его приняли бы за сумасшедшего, да это еще хорошо, потому что такие пустяки, как чье-то сумасшествие, Святейшую Службу не заинтересовали бы, вот уж кого хватает в наших краях, здесь безумец на безумце сидит и безумцем погоняет. До нынешних пор жили Балтазар с Блимундою на те деньги, что давал им отец Лоуренсо, да к ним прибавить надо капусту и фасоль с огорода, было им и мясо в скоромные дни, вяленые сардины, а то и свежие, но все, что тратили они на себя, на еду, тратилось не столько из заботы о теле, сколько из заботы о том, чтобы подвигалось сооружение летательной машины, если они и впрямь верили в ту пору, что когда-нибудь она взлетит.