Золотая удавка - Наталия Антонова

– Типа того, – охотно согласился Шура.

– Шура, ты хорошо знаешь Мирославу? – спросил Морис осторожно.

– Как свои пять пальцев, – заверил его Наполеонов.

– Скажи, какие ей нравятся мужчины?

– Заботливые, трудолюбивые, хозяйственные, – начал он перечислять.

– По-моему, ты путаешь свои предпочтения с Мирославиными, – усмехнулся Морис.

– Ничего подобного! – возмутился Шура.

Морис отвернулся.

– Ага, не веришь?! Ты хоть знаешь, кто у нее в отрочестве был любимым героем? Можно сказать, девичьей мечтой! – Шура поднял вверх указательный палец.

– Нет, – заинтересовался Морис, – кто?

– Открываю тебе одному великую тайну. – Наполеонов подмигнул несколько озадаченному Миндаугасу. – Так вот, слушай! В то время, как другие девочки влюблялись в рыцарей, принцев, на худой конец в д’Артаньяна, Мирослава была влюблена в Балду!

– В какую еще балду? – не понял Морис.

– Не в какую, а в какого! Ты что, сказки Пушкина не читал?! Темнота европейская!

– Подожди, читал… О!

– Дошло наконец-то.

– И чем же ее так привлек Балда? – усмехнулся Морис недоверчиво.

– Очень даже многим, – многозначительно изрек Наполеонов.

– Например?

– Хорошо, ты вот ответь мне на простой вопрос: какой толк в повседневной жизни от принца или рыцаря?

– Ну…

– Вот именно, что ну. Принц только в мечтах хорош, в реале связь с ним только прибавляет обязанностей и напрочь лишает свободы. Вся жизнь с ним – как на витрине. Рыцарю дама интересна только до тех пор, пока она тешит его самолюбие, то есть позволяет себя спасать и совершать всякие бессмысленные, а подчас и откровенно глупые подвиги типа уничтожения пресмыкающихся.

– Кого?! – не выдержал Морис.

– Ну, драконов там всяких. Кстати, извели все-таки этих зверюшек.

– А Балда?

– Балда – парень хозяйственный. Все у него в руках спорится. И обед готовит, и детей нянчит, и деньги в дом приносит.

– Про деньги что-то не припоминаю…

– А оброк?!

– Ах да.

– Ну, вот, – сказал Шура, – с таким, как Балда, и в наше время как за каменной стеной.

Морис искренне расхохотался.

В это время вошла Мирослава.

– Чем это вы тут занимаетесь? – спросила она.

– Готовимся к приему пищи, – беззаботно отозвался Шура.

– Так ты, по-моему, уже принимаешь ее, – усмехнулась Мирослава, глядя на почти опустевший стакан молока и смятую пачку из-под печенья.

– Я же тебе объясняю, это только подготовительный процесс, – ответил Шура и обратился к Морису: – Ну, что, шеф, отбивные готовы?

– Готовы, готовы, – отозвался Морис.

Мирон Порошенков все чаще сожалел о невозможности повернуть время вспять.

Был бы он чародеем или располагал бы волшебными спичками…

– О, боже мой, какая глупость! – обрывал он сам себя. – Я, кажется, впадаю в детство.

Он заказал роскошный букет и снова поехал к ней, к Жене. Он теперь делал это часто и сидел на могиле часами, глядя на ее портрет.

Дядя был в больнице, никто из других родственников не мог указывать ему, поэтому через два дня после похорон Мирон расторг помолвку со своей невестой.

Теперь у него была только Евгения…

Он вспоминал все часы и минуты, проведенные с ней, начиная с детства.

И тот их незабываемый вечер, первый волшебный вечер их любви.

Закат разбрызгивал розовые блики предзакатных лучей…

Он нашел ее в укромном уголке дядиного сада. Женя сидела прямо на траве под кустом шиповника, она была в белом, удивительно легком и воздушном платье, на коленях у нее лежала раскрытая книга. И повсюду были опавшие с куста розовые лепестки – на страницах книги, на платье девушки и ее волосах.

Увидев ее, Мирон замер, точно зачарованный, ему даже дышать было трудно, а потом сердце его подскочило к самому горлу и забилось так громко, что, казалось, его стук был слышен за километр.

Но девушка была так увлечена чтением, что не услышала ни шагов Мирона, ни биения его сердца.

А он все смотрел и смотрел на нее… И чем дольше он любовался ею, тем сильнее его охватывал жар. Через несколько минут он уже ощущал себя мучеником на костре. Не выдержав, он быстро приблизился к ней, опустился рядом на колени и неумело прижался к ее губам. Он помнил, как удивленно распахнулись ее голубые глаза, пепельные волосы накрыли его душистыми струями, и он совсем потерял голову.

Мирон бормотал что-то бессвязное и покрывал поцелуями сначала все ее лицо, а потом, повалив девушку на траву, и все ее тело.

Она тихо стонала, а когда он подмял ее под себя, тихо вскрикнула.

Когда спустя несколько минут он заглянул в ее лицо и хотел попросить прощения, слова застыли у него на губах. Женя улыбалась торжествующе и насмешливо.

– Ты любишь меня? – спросил он.

– А ты?

– Я тебя очень! – торопливо проговорил он.

– А я тебя нет, – сказала она спокойно.

Поднялась, поправила платье и пошла по тропинке, ведущей к дому.

Она ни разу не оглянулась. А он стоял и смотрел ей вслед, пока шорохи ее шагов не затихли.

Потом наклонился и поднял оставленную Евгенией книгу.

Это был роман Жорж Санд «Консуэло».

Мирон и предположить не мог, что его двоюродная сестра читает такие книги.

Минуту или две он смотрел на обложку, а потом бросил книгу в траву.

Неожиданно он вспомнил, что она не любит его…

По крайней мере, она так сказала.

«Но ведь девушки часто лгут просто так, например, из-за кокетства», – пронеслась успокоительная мысль в его голове.

А потом его словно ледяной водой окатило: «Ведь она может обо всем рассказать дяде!»

Что же он наделал? Почему не сдержался? Дядя никогда его не простит! Лишит всякого покровительства и просто вышвырнет из дома!

Мирон схватился за голову и забегал по маленькой полянке, поминутно натыкаясь на кусты и спотыкаясь на травяных буграх.

«У меня есть отчим! – ухватился он за спасительную мысль и тотчас выдохнул разочарованно. – У отчима нет денег, зато есть любимая жена, и он почти полностью зависит от дяди. Если дядя лишит Василия работы и крова, то он тоже окажется на улице… Конечно, не совсем на улице, – поправил себя Мирон, – но факт – что у разбитого корыта. В его возрасте начинать строить карьеру заново в другой компании весьма рискованно. Нет, отчим не станет рисковать своим комфортом ради нашкодившего пасынка…»