Жены и любовницы Наполеона. Исторические портреты - Рональд Фредерик Делдерфилд

долги будут оплачены. Ее доход определили в один миллион франков в год. Она получила Мальмезон, резиденцию в городе и охотничий домик. За ней сохранялся ее титул и все, что с ним связано, — геральдические отличия, военный эскорт и кареты. Несмотря на это, совещание, очевидно, было для нее страшным испытанием.

На этом совещании отсутствовали король Жозеф и его жена Жюли. Им в Испании хватало своих собственных забот. Мадам Мать, матушка Наполеона, поглядывала на все с крестьянской бесстрастностью, но сестры Полина и Каролина смахнули несколько показных слез дорогими носовыми платочками, когда их брат собрался произнести заранее подготовленную речь, в которой подробно излагались причины проведения такого совещания.

Эжен, доблестный сын Жозефины, сохранял деревянное выражение лица. Его сестра Гортензия лишь вздыхала и плакала. У Наполеона то и дело срывался голос. А потом, собрав остатки сил и мужества, которых Жозефина даже и не думала обнаружить в себе, она поднялась и зачитала свое собственное выступление, сумев огласить большую его часть не срываясь: «…я обязана заявить, что, поскольку я больше не могу надеяться родить детей и тем самым удовлетворить его политические потребности и интересы Франции, я счастлива, что могу предоставить ему самое убедительное доказательство своей привязанности и преданности, которые когда-либо предоставлялись на этой земле… Я всем обязана его доброте: его рука короновала меня… Я останусь лучшим другом императора…»

И так далее, пока не были произнесены все речи и подписаны бракоразводные бумаги. Эжен, который несколько месяцев назад вел в наступление армию, на этот раз не выдержал и свалился. Совещание прервали, на этом все закончилось или думали, что почти закончилось.

В два часа ночи дверь в спальню Наполеона отворилась, и, взглянув поверх одеяла, он увидел Жозефину, стоявшую у изножья кровати. На этот раз она не смогла уже сохранить ни спокойствия, ни достоинства. Волосы распущены, лицо застывшее, взгляд отсутствующий, уставившийся в одну точку.

Наполеон вылез из кровати, когда она опустилась возле него на колени. Он опустил руки ей на плечи, и при этом прикосновении она разрыдалась.

«Крепись, — просил он ее, — ты знаешь, что я всегда останусь твоим другом!»

Они оставались наедине еще целый час, и в конечном итоге утешение понадобилось ему…

Оставался еще ее заключительный уход, и она украсила его чем-то большим, нежели ее обычное достоинство. Ее отъезд из Тюильри был исполнен трагического величия отправки Марии Антуанетты на гильотину.

Перед вечером она в последний раз спустилась по большой лестнице. Все дамы ее свиты и все дворцовые слуги собрались, чтобы посмотреть, как она удаляется, и проститься с нею. Свидетель говорит, что все были в слезах, но сама императрица, которая в прошлом так часто плакала, на сей раз не проронила ни слезинки. Оплакиваемая другими, она удалилась из Тюильри, чтобы никогда больше не переступить порога этого дворца. На улице лил не переставая дождь, словно бы Париж тоже оплакивал ее уход.

На улицах и в кафетериях на бульварах парижане обсуждали новость. Все любили Жозефину, но многие считали, что союз между Наполеоном и одним из его заклятых врагов обеспечит постоянный мир, которого Франция не имела с того дня, как Дантон громогласно прокричал: «Короли Европы, наступайте на нас! Мы бросим к вашим ногам, как вызов на битву, голову нашего короля!»

Парижане могли рассуждать таким образом: если Париж нуждается в святом причастии, то ради мира можно пожертвовать императрицей.

Солдаты думали иначе. Для ветеранов, которые теперь вступили в большинство столиц Европы, эта женщина превратилась в талисман, в гарантию их победы под руководством человека, которого она любила. Они помнили ее по прежним дням, когда она следовала за своим мужем, добивавшимся одного триумфа за другим в Италии, но они не знали, что потребовались кипы страстных писем, чтобы вытащить ее туда. Они связывали ее с пирамидами, Маренго, Аустерлицем, Йеной, Фридландом и Ваграмом, и они припомнят все это, когда над империей начнут собираться тучи. Когда они брели по грязи, окончательно возвращаясь во Францию четыре года спустя, они говорили умиравшим новобранцам: «Так было не всегда, удача совершенно покинула нас с тех пор, как мы лишились нашей прежней дамы!»

Глава 17

Принцесса, которая шевелила ушами

«Блестящие и возвышенные качества эрцгерцогини Марии Луизы, о которых мне специально доложили, позволили мне действовать в соответствии со своей политикой…» — писал Наполеон 26 февраля 1810 года о том, что теперь назвали бы официальными заготовками для государственных департаментов.

Даже с учетом обычных формулировок, принятых в такой переписке, подобное высказывание заставило бы поднять брови министра иностранных дел, который первым получил столь высокопарное заявление. Он, должно быть, и не подумал о подлинном характере девятнадцатилетней девушки, которая должна была заменить Жозефину в качестве императрицы Франции.

Конечно, она отличалась высоким положением в иерархии королевских домов Европы. Ее родословная уходила вглубь на семь столетий, и где-то на этом длинном отрезке ей перепадала капля крови от каждого царствующего дома западного мира. Однако определение «блестящие» вряд ли подходило для определения ее достоинств. Ее достоинства на тот период дополняли некоторые познания в музыке, немного нетвердых навыков в живописи, некоторое умение вышивать, рабочее знание ряда иностранных языков и, прежде всего, отвлекающая способность шевелить ушами, не нарушая выражения лица.

Даже для девушки, воспитанной в похожей на монастырскую атмосфере австрийского двора, Мария Луиза казалась тупой и послушной до степени глупости. Огражденная со всех сторон правилами идиотского протокола и умственно зажатая в рамках испанского этикета, даже в те дни считавшегося менее ярыми формалистами среди королевских семей чудовищным, она все еще не знала основной разницы между полами. Ее никогда, даже на мгновение, не оставляли наедине с каким-либо мужчиной, не считая ее отца. В двориках ее апартаментов во дворцах Шенбрунн и Хофбург содержали кур, но среди них не было ни одного петуха. Все ее домашние животные были женского пола, а из ее тщательно цензурирующихся книг ножницами вырезались малейшие упоминания о роли, играемой самцами животных в воспроизведении потомства.

Она никогда не была в театре. Ее драгоценности в беспокойном и нищенском дворе ее отца Франца-Иосифа ограничивались несколькими сережками, некоторым количеством посевного жемчуга и коралловым ожерельем. Денно и нощно ее стерегла череда гувернанток с соколиными глазами, а также толпа прислужниц. Даже ее мысли угадывались, тщательно изучались и вновь внушались ей ее тюремщиками. С тех дней, когда она выползла из люльки, ее мозги подвергали непрерывному промыванию.

Никогда еще не было невесты, столь же невинной перед брачной ночью, как Мария Луиза. Ее