Robbie Williams. Откровение - Крис Хит

Но Роб все еще не доволен песней, и на этой неделе он сочиняет текст вместе с соавтором, который по иронии судьбы — отец Клайва Блека, заслуженный поэт-песенник Дон Блек. (Дон Блек, помимо многих других, написал стихи к «Diamonds Are Forever», «Born Free», «Ben».) Теперь Тревор хочет, чтобы Роб спел один из последних вариантов текста. И он поет:

Но он не перестает менять слова и строки. Ему что-то не нравится, что-то все еще не так.

На следующей неделе они с Айдой едут отдыхать на Багамы; с ними также несколько друзей и его отец. Когда Роб катается на водном мотоцикле, он получает СМС от друга — умер Майкл Джексон. Первая реакция Роба — наверное, понятная… для человека, которого «хоронили» — ошибка или розыгрыш. Выясняется, конечно, что это правда.

Роб, конечно, знает, что жизненные достижения Майкла Джексона совершенно удивительны, но к его музыке у него нет какой-то сильной привязанности. Но он понимает, что в ином плане между ними есть общее.

«Меня задела история про его таблетки — плавали, знаем. Я в общем к тому же подошел довольно близко. И это меня испугало. Потом я задумался о его детях, о других Джексонах, и мне вдруг так жаль его стало, так грустно, из-за того, что жизнь с ним сделала, что он с собою сделал и как люди позволяли ему таким быть. Думал о себе в турах, зная, через что он прошел, зная, что он на самом деле не хотел ездить в турне. Просто несколько параллелей…»

После отпуска он возвращается в студию и, принимаясь вновь за «Morning Sun» — «после долгой бессонной ночи сколько звезд ты дашь луне?» — он наконец начинает понимать свою собственную песню.

«Я просто изобразил себе его бодрствующего, не способного заснуть из-за опиатов, — говорит Роб. — И тут я понял, о чем песня».

Они с Доном Блеком пишут дальше, чтобы появилась эта новая тема:

Когда пару недель спустя я спрашиваю его, о чем теперь песня, он поначалу просто отвечает «не употребляй наркотики». Но потом он развивает мысль и говорит о последнем куплете, который начинается так:

«Мне кажется, последняя строфа, — говорит он, — о чепухе шоу-бизнеса. Когда ты только туда входишь, ты думаешь о нем одно, а там все вообще не так. И чем дальше карьера твоя продвигается, тем меньше это все значит. К тому же, проведя некоторое время на этой планете, замечаешь несколько лет между началом моей карьеры и нынешним временем, и как бы оглядываешься назад и думаешь: мать твою за ногу, куда ж все это время-то утекло? Что случилось? Я ж до сих пор чувствую себя на двадцать три года, ничего не изменилось. Все изменилось. Неприятно».

Ну так, спрашиваю я, мораль сей басни: не ходите в шоу-бизнес?

«Нет. И да».

* * *

На Барбадосе кое-что еще Роб впервые в жизни увидел ясно.

Однажды вечером он слушал рассказ своего отца. Рассказывал он, в общем, все то же, что и всю жизнь, что Роб не раз слышал. Но тут у Роба внутри что-то щелкнуло, и он прям понял, что значат слова отца для него, его впечатлительного сына. Роб научился у него не только манере речи и взгляду на мир, но — целой вселенной удивления, амбиций и желаний.

«Папа снова заговорил про Мэтта Монро, — объясняет мне Роб, — а отец будет с удовольствием говорить о тех людях, кем он восхищался так, как будто они — боги, как будто они на божественных колесницах прибыли. Фрэнк Синатра — это прям Иисус. Мэтт Монро — тоже. Как звали актера из „Марафонца“? Лоуренс Оливье. Вот он о них так говорил, как будто это боги на земле. И это в мою ДНК проникло и я вроде как почувствовал, что это значило, быть теми людьми. Похоже, влияние на юного меня было настолько сильное и глубокое, что я в конце концов решил: „Боже мой, какое же чудо быть ими“. Наверно, отсюда мое сильное желание добиться, я бы сказал, самая мощная движущая сила моей карьеры».

Если уж ты в таком возрасте это так принял, то какие чувства, как тебе казалось, ты должен был бы испытать, если б на самом деле тебе удалось запрыгнуть в вагон?

«Да просто в детстве смотрел „Паркинсона“, глотал каждое словечко этих людей, и их свобода — это нечто изумительное, вот таким изумительным и хотелось быть. Ты же только лишь видишь фотографии, кино и интервью. Вот вечеринки — ты смотришь фотки, на них все изумительно совершенно, а вечеринка сама, может, была унылое говно».

Вполне точное описание определенных аспектов жизни знаменитости.

«Ага. На фотографиях эта жизнь выглядит чудесно».

Роб подробно описывает, как его отец ему на Багамах рассказывал о Мэтте Монро: «Он, Мэтт, поет такой, а люди в это время — болтают просто… и так они меня этим разочаровали. Вы что, не в курсе, кто перед вами? Не понимаете, что тут происходит?» Вот так отец рассказывал. И именно тут у меня внутри щелкнуло. Вот Мэтт Монро — он чудесный, голос у него прекрасный, песни — просто класс, но в общем-то он всего лишь певец, и родом из Лондона. Парень-певец из Лондона. А я — парень-певец из города Сток-он-Трент. Живу обычной жизнью со всем ей сопутствующим. Вот, понимаешь, Фрэнк Синатра сделал много замечательного — и ролей, и песен — но я ним никакой внутренней связи не чувствую, потому что как человек он меня пугает. Вот с Дином Мартином — чувствую, потому что уверен: ему на все было плевать. И все его песни по большому счету об этом наплевательстве. Но, понимаешь, они все всего лишь люди. В невероятных обстоятельствах. Но, правда, отец мой рос в менее циничном мире.

Вообще, как, по-твоему, хорошо или плохо, что отец тебе это все привил?

«Я не знаю, я же не прожил жизнь по-другому. Не знаю. Моя жизнь, блин, офигенная совершенно… на определенном уровне».

А если бы отец был бы более рассудительным в этом своем восхищении, ты бы, наверное, ничего такого бы и не сделал?

«Не сделал бы, скорее всего».

Странная мысль, верно?

«Вот да».

* * *

В начале сентября я смотрю, как Роб два дня раздает интервью — в качестве начала промо-кампании альбома Reality Killed The Video Star и первого сингла с него, «Bodies». Когда доходит до таких разговоров, ржавчина опадает довольно быстро.