Рукой Данте - Ник Тошес

Гость не стал спешить с ответом, потому что слова, пришедшие на ум, могли показаться детскими. Но вера дала ему голос.

— Потому что хотел убедить их в том, что Он есть Бог.

— А разве те, кто почитал Его таковым, нуждались в доказательствах?

— То, что вы говорите, полная ересь, и говорите вы так только потому, что вы еврей.

— И Он вознесся на небеса.

— И Он вознесся на Небеса.

— Духом или in corporis?

— Об этом ничего не сказано.

— А что думаешь ты?

— Ничего.

— Ты не хочешь поделиться своим знанием со мной или просто не знаешь?

— Я не знаю.

— Но как тебе кажется?

— По-моему, Он вознесся только духом.

— На Небеса.

— Да, на третий день Он вознесся на Небеса, чтобы воссесть по правую руку от Господа.

— И об этих самых Небесах ты написал в своей «Комедии»?

— Нет. Я описывал то, что пришло из меня самого, то, что приоткрылось мне: источающий аромат лепесток и колышущуюся на ветру сосну, грустное мерцание вечера и несбыточные мечты.

И тогда, впервые за все время, поэт рассказал старику с восьми небесах и о девятом небе и о том, что вошло в него под небом безграничности.

— Разве тебе недостаточно этого Неба?

Гость помолчал, потом со спокойной твердостью сказал:

— Нет.

— В ваших книгах много говорится о рае и аде, а в наших этого нет. Подобно тебе мы считаем, что рай находится здесь, на земле, что он в даре, доставшемся нам от Бога как, впрочем, и ад.

Поэт повернулся к нему и с той же спокойной твердостью спросил:

— Вы верите, что Он, тот, кого мы называем Иисусов был Богом?

Еврей ответил сразу, без паузы на раздумье, и так же твердо и уверенно:

— Да.

Поэт посмотрел на него так, как будто стремился понять.

— Тогда вы христианин.

— Нет.

— Как же можно, признавая, что Он был Богом, пришедшим к вашему народу, Спасителем, не исповедовать новую веру?

— Я отвечаю так: согласно моей вере, ты такой же Бог, как и еврей по имени Иешуа. Я отвечаю так: каждый на земле, кто дышит, есть Бог. Я отвечаю так: вера — всего лишь родимое пятно, пуповина, связывающая нас с определенным местом и временем, которую редко кому удается перерезать. Если бы кто-то из нас, ты или я, родился и издал первый крик на арабской земле, то он был бы мусульманином. А если бы твоя или моя душа появилась на свет в давние халдейские времена, то мы, ты или я, преклоняли бы колени перед другими, незнакомыми нам богами. Я, как видишь, родился с маской еврея; ты, с твоими бледными тосканскими чертами, принадлежишь народу, некогда поклонявшемуся другим богам, а затем поверившему в простого еврея, провозгласившего себя Богом. — Старик мягко улыбнулся и взглянул на поэта. — Глядя на твой нос, я бы не удивился, узнав, что кровь распинавших смешалась в тебе с кровью распятого. — Заметив, что гость никак не отозвался на его слова, еврей придал своему голосу прежнее достоинство. — Если ты веришь в букву Книги Бытия, то должен верить и в то, что мы все, все до единого, потомки одних родителей, что у нас общие предки, общий отец и общая мать. Есть такие, кто считает, что до Евы у Адама была другая супруга. Сам я верю, что Бог создал мужчину и женщину из единого. В Книге Бытия нет ничего, что противоречило бы этой вере. Как сотворил Он в один день солнце и звезды, а в другой свет и тьму, так и свет и тьма должны быть отличны от дня и ночи: они должны быть светом и тьмой души. Верю, что сотворение мужчины и женщины подобно разделению надвое души: без одной половины не может быть другой. Мужчина желает женщину, и женщина желает мужчину, и каждый ищет утраченную часть себя, чтобы стать целым и единым, как когда-то.

Когда мужчина смотрит на женщину, он смотрит на себя, и когда женщина смотрит на мужчину, то тоже смотрит на себя. По-моему, Бог не мужчина и не женщина, он един, как та его часть, что живет в нас. По-моему, мы все заблуждаемся, относя Бога к мужскому роду, как относим к тому же роду и ветер, но таковы уж особенности нашего языка, воспринимающего, например, мудрость — sophia, sapientia — как женское.

Быстрый переход с одной темы на другую смутил поэта, сбил с толку, и потому, когда старик обратился к нему с вопросом, он оказался неготовым дать ответ.

— И раз уж мы завели речь о едином целом, не имеющем пола, но разделяемом на мужскую и женскую половины, то как ты объяснишь резкие слова своего еврея, обращенные к женщине, из лона которой он вышел «Отойди от меня, женщина, Я не знаю тебя».

И спросил старец:

— Это ли есть Слова Любви?

Поэт молчал.

— Смею сказать, тот, кого вы называете Иисусом, говорил почти как обезумевший маг. Вы же называете его мудрецом. — Не дождавшись ответа, старик продолжил: — Эти слова вашего еврея, как и другие, произнесенные на кресте, нужно воспринимать в высшей степени серьезно.

Оба молчали весьма долго.

— Дай мне конец, назови последние слова твоей песни.

— Ничьи глаза не видели этих слов, и ничьи уста ни произносили их, кроме моих. Нельзя заканчивать то, что еще не доделано.

— Не нужно стыдиться своего творения. Сами судьбы наши определены до того, как дыхание покинет нас. К тому же, не забывай, наши скреплены клятвой смерти. Твои слова останутся тайной, которая умрет со мной.

— Тогда чего же вы хотите?

— Может быть, я увижу то, что видел ты.

Поэт уже приоткрыл рот, словно собираясь заговорить, но остановился, услышав, как бьется его собственное сердце. Приоткрытые губы шевельнулись.

— Закроем глаза, — тихо приказал он, — потому что слова эти я ношу с собой, ясно запечатленные в памяти.

Старик закрыл глаза, и поэт сделал то же самое, и так они еще сидели какое-то время в тишине. Гость ждал, пока тишина не призовет тьму, чтобы стихи пришли из этой тьмы.

Поэт сделал паузу, и голос его упал до шепота.

О Вечный Свет, который лишь собой

Излит и постижим и, постигая,

Постигнутый, лелеет образ свой!

Круговорот, который, возникая,

В тебе сиял, как отраженный свет, —

Когда его я обозрел вдоль края,

Внутри, окрашенные в тот же цвет,

Явил мне как бы наши очертанья;

И взор мой жадно был к нему воздет,

Как геометр, напрягший все старанья,

Чтобы измерить круг, схватить умом

Искомого не может основанья,

Таков был я при новом диве том:

Хотел постичь, как сочетаемы были

Лицо и круг в сиянии своем;