Бегуны - Ольга Токарчук

Дело отец, наверное, оставит ее брату Генриху — его можно увидеть на полотне, написанном спустя тринадцать лет после того, первого, — Шарлотта смотрит на эту картину каждый день, спускаясь по лестнице на первый этаж. Отца художник изобразил уже зрелым мужчиной, в парике, с аккуратно подстриженной испанской бородой. Рука, вооруженная хирургическими ножницами, на сей раз занесена над вскрытым телом младенца. Брюшные оболочки раскрыты достаточно, чтобы зритель мог разглядеть внутренние органы. Шарлотте младенец напоминает ее любимую куклу с бледным фарфоровым личиком и набитым опилками тряпичным торсом.

Шарлотта не замужем, но кривотолков это не вызывало — ведь все знают, как она предана отцу. Дети у нее тоже только эти — красивые, бледные, плавающие в спирту.

Шарлотта всегда сожалела, что выдали замуж ее сестру Рахиль, с которой они вместе готовили препараты. Однако ту всегда больше привлекало искусство, чем наука. Рахили не хотелось пачкать руки в формальдегиде, ее тошнило от запаха крови. Зато сестра любила украшать растительными орнаментами сосуды, в которых хранились анатомические препараты. И придумывала композиции из костей, особенно самых мелких, давала им изысканные названия. Но теперь они с мужем живут в Гааге, Шарлотта осталась одна, ведь братья не в счет.

Шарлотта проводит пальцем по деревянной полке — в пыли остается след. Еще мгновение — и его сотрут своими тряпками расшалившиеся девушки-уборщицы. Дочери Рюйша очень жаль коллекции, которой она посвятила всю свою жизнь. Шарлотта отворачивается к окну, чтобы служанки не заметили ее слез, на улице все как обычно. Шарлотта беспокоится: вдруг там, в далекой северной стране, препараты не сумеют правильно хранить, не сумеют законсервировать в случае необходимости? Под действием паров консервирующей жидкости лак, которым герметизируют крышки, порой истончается, и спирт начинает испаряться. Шарлотта составила подробнейшую инструкцию на латинском языке и приложила ее к коллекции. Но в ходу ли у тамошних жителей латынь?

Сегодня ей не уснуть. Шарлотта волнуется, словно мать, отправившая сыновей учиться в далекие страны. Однако по собственному опыту она знает, что лучшее лекарство от всех тревог — работа, повседневный труд, являющийся одновременно удовольствием и наградой. Шарлотта утихомиривает озорных девушек — они побаиваются ее сурового облика. Вероятно, они думают, что такие, как Шарлотта, отправляются после смерти прямиком на небеса.

Но зачем ей небеса? К чему ей небеса анатомов? Они темны и скучны, там, едва различимые во мраке, стоят неподвижно над вскрытыми человеческими телами мужчины в темных одеждах. На их лицах, озаренных лишь отсветом белых воротничков, застыло выражение удовлетворения и даже триумфа. Шарлотта — одиночка, ей никто не нужен. Дочь Рюйша не угнетает поражение и не возбуждает успех. Она громко откашливается, чтобы подбодрить саму себя, и, поднимая подолом юбки облака пыли, выходит из комнаты.

Но идет не домой — нет, ее тянет в другую сторону, к морю, в порт, и вскоре Шарлотта уже видит вдалеке высокие тонкие мачты кораблей Восточно-Индийской компании, они стоят на рейде, а между ними снуют лодчонки, которые доставляют товары в порт. На бочках и ящиках видны печати VOC[93]. Полуголые, блестящие от пота, загорелые мужчины таскают по трапам ящики с перцем, гвоздикой и мускатным орехом. К запаху моря — рыбному, соленому — примешивается здесь аромат корицы. Шарлотта шагает по набережной, наконец впереди появляется трехмачтовый корабль Царской России, она спешит пройти дальше, чтобы не видеть судно, не представлять себе банки, которые стоят теперь в каком-нибудь темном трюме — грязном и провонявшем рыбой, — которых касаются чужие руки и которым предстоит провести так много дней без солнечного света, без человеческих глаз.

Шарлотта ускоряет шаг и доходит до самых доков, видит, как готовятся к отплытию корабли, которые совсем скоро отправятся в датские и норвежские моря. Они совсем не похожи на суда, принадлежащие Компании. Те — нарядные, пестрые, с гальюнами в виде сирен и мифических героев. А эти — незатейливые, грубоватые…

Шарлотта видит, как набирают в команду матросов. На набережную выставлен стол, за которым сидят два чиновника в черных костюмах и коричневых париках, перед ними толпятся добровольцы — рыбаки из окрестных деревень, оборванные, заросшие, не мывшиеся с Пасхи, с яйцевидными черепами.

В голову Шарлотте приходит безумная мысль: а ведь и она могла бы переодеться в мужскую одежду, вымазать руки вонючим маслом, им же натереть лицо, чтобы казалось темнее, подстричь волосы и встать в эту очередь. Милосердное время стирает различия между женщиной и мужчиной, Шарлотта знает, что некрасива, что со своими уже немного обвисшими щеками и губами, заключенными в скобки морщинок, вполне могла бы сойти за мужчину. Новорожденные и старики выглядят одинаково. Так что же ее держит? Тяжелое платье, пышность нижних юбок, неудобный белый корнет[94], стягивающий жидкие волосы. Старый безумный отец, терзаемый приступами жадности, — случается, по деревянной столешнице скользит всего одна монетка, неохотно подталкиваемая его костлявым пальцем: дочери на домашнее хозяйство… Отец, который в своем тщательно скрываемом помешательстве уже решил начать все сначала и велел дочери браться за работу. Они воссоздадут коллекцию за несколько лет, подкупят акушерок, чтобы те не зевали и не проворонили ни одних родов, ни одного выкидыша.

Она могла бы наняться на корабль хоть завтра, говорят, Компании еще нужны матросы. Села бы в одну из этих лодок, доплыла до Тексела[95], где стоит флот. Корабли Компании приземистые, пузатые — их большие животы должны вместить в себя побольше шелка, фарфора, ковров и пряностей, им бы еще алчные губы, жадные утиные клювы. Стала бы матросом, никто бы ничего не заподозрил, Шарлотта ведь довольно высокая и крепкая, а грудь можно перетянуть полотном. Впрочем, если бы даже правда и вышла наружу — что бы они сделали ей в открытом море, на полпути в Ост-Индию? В крайнем случае высадили бы в каком-нибудь цивилизованном месте, например в Батавии[96], где якобы — она сама видела на гравюрах — стаи обезьян бегают по городу и сидят на крышах, весь год, словно в раю, плодоносят фруктовые деревья и так тепло, что люди никогда не носят чулок.

Так Шарлотта раздумывает и мечтает, но потом ее внимание привлекает крупный, грузный мужчина, вернее, его обнаженное плечо, торс, полностью покрытый татуировкой — цветными рисунками, среди которых преобладают корабли, паруса, полураздетые смуглолицые женщины: человек словно бы носит на теле историю своей жизни, ведь эти рисунки наверняка изображают его путешествия и его любовниц. Шарлотта глаз с него не сводит. Мужчина взваливает на плечо обшитые серым полотном узлы и по трапу вносит их в небольшую лодку. Вероятно, он чувствует на себе взгляд Шарлотты, потому что мельком смотрит на нее, то ли улыбаясь, то ли кривясь — ведь она так непривлекательна. Дамочка в черном платье… Но Шарлотта все не может оторвать глаз от татуировки. Теперь она разглядела на плече матроса разноцветную рыбу, вернее, огромного кита, а поскольку мышцы моряка напряжены, кажется, что кит живой и сосуществует с хозяином в каком-то невероятном симбиозе — навсегда прилепившись к человеческой коже в своем вечном движении от лопатки к груди. Это крупное тело производит на Шарлотту огромное впечатление. Она чувствует, как ноги ее цепенеют и становятся ватными, а тело открывается снизу (такое у нее ощущение) — навстречу этому плечу, этому киту.