Мойте руки перед бедой - Андрей Эдуардович Бронников

– А он адекватен был, ну, этот мужчина в своём уме?

– Помилуйте! Сомнений нет! Воспитание, интеллект, учтивость – всё великосветское. Память только, видимо, стала подводить, в чём он и признавался не единожды. Масса подробностей из императорской жизни, личностные характеристики, на сей момент, исторических лиц и много другое, что говорило о его принадлежности к царской династии. Депрессия сильнейшая, подавленность и смирение, – грустно констатировал отец Серафим.

– Послушайте, а почему просто не упрятать его в тюрьму или секретную спецкамеру, в конце концов? Это же надёжнее. И почему вас к нему поселили? Это же был риск?

– Мир не без добрых людей. Я, думаю, умышленно и с риском для собственной жизни это сделал главный врач. Он очень умный человек. Образование получил ещё в царской России. Главный врач был верующим человеком и тоже тайно причащался при моем участии. Я жив только лишь потому, что среди воинствующих атеистов нынешней власти оказалось довольно много верующих. Только с их помощью, причем, высокопоставленных фигур, мне удалось дожить до сих времен. Полагаю, главный врач, таким образом, дал ему возможность причаститься.

Уверен, что главврачу официально никто не говорил о личности больного, но может он хотел облегчить тяжкую участь высокого пленника? Догадывался? Не могу сказать, не знаю. Теперь, почему же психбольница? Будь он в тюрьме или другом изолированном месте, всё равно охрана нужна, обслуга, а значит, слухи просочились бы, так или иначе. А здесь – сумасшедший, что с него возьмешь?

– Как? Как он там оказался? Официально ведь вся семья была расстреляна? Даже фамилия палача – руководителя расстрелом на слуху. Этот, как его… Юрьевский.

– Юровский, – поправил Свистунова отец Серафим и уверенно добавил, – такая фамилия Николаю Александровичу даже не была знакома. Так, что я не знаю, откуда он выплыл.

– Давайте-ка, я чайку поставлю, – прервал молчание Свистунов и, не дожидаясь согласия приятеля, вытащил из потаенного места кипятильник.

Тем временем, отец Серафим продолжил свой рассказ, а точнее пересказ истории таинственного соседа:

– Той ночью Романовы проснулись от шума в комнатах прислуги. Судя по всему, последние были внезапно разбужены, и через минуту раздался топот в коридорах. Государь даже попытался выйти, узнать, в чём дело, но был остановлен супругой. Они всей семьёй сидели в полной темноте в комнате детей.

Тревога нарастала, и вдруг раздалась беспорядочная пальба, которая послышалась откуда-то снизу, вероятно из подвала. Затем всё стихло, и через некоторое время в коридоре вновь раздались шаги. Где-то за окном тарахтели грузовики.

Взрослые и дети принялись спешно, но без слёз прощаться друг с другом. Дверь в комнату распахнулась, включился свет. Начальник охраны, возглавлявший группу вооруженных людей, нагло ухмыльнулся, увидев эту картину. Романовы, прижавшись друг к другу, стояли посреди комнаты в ожидании.

Потом под стволами револьверов монаршую семью вывели в коридор, затем, к их всеобщему удивлению, к чёрному выходу. В едва освещенном дворе стояли два работающих грузовика. Возле одного из них орудовала ещё одна группа вооруженных людей. Они спешно таскали из подвала трупы прислуги и забрасывали в кузов одного из автомобилей. Задний борт был испачкан кровью.

Николай Александрович нёс на руках Алексея. Романовых грубо затолкали в кузов другого грузовика и уложили на пол лицом вниз. Бывший государь попросил посадить цесаревича в кабину, и ему позволили это сделать.

Через некоторое время автомобили тронулись с места и выехали со двора. Ехали долго. Конвоиры внимательно следили, чтобы никто из царственной семьи не мог даже и головы поднять. Ехали долго. В какой-то момент грузовик с трупами прислуги отстал. Об этом Романовы догадались потому, что свет фар перестал освещать задний борт их автомобиля. Наконец их машина остановилась где-то на опушке леса. В свете фар Николай Александрович увидел несколько пролёток.

Задний борт открылся и бывшего государя первым вытащили из кузова. Под конвоем двоих человек его посадили в головную пролётку. Краем глаза Николай Александрович увидел, как членов семьи грубо распихивают по остальным повозкам. По одному в каждую и только младшую дочь и цесаревича затолкали вместе.

Пролетки тронулись. Ехали долго. Рассвело. Несколько раз Николай Александрович пытался оглядеться, но его тут же одергивали. Конвоир справа всю дорогу сидел с револьвером наизготовку.

К полудню заехали в глухой двор какой-то крестьянской усадьбы, и только здесь Николай Александрович обнаружил, что остальные пролетки бесследно исчезли. С тех пор государь ничего не знал о своих родных. Потом его перевозили с места на место, из одной психиатрической лечебницы в другую, пока наконец не поселили в той, где я имел счастье с ним общаться и даже пытался облегчить его тяжелую участь. Вот такая вот молчаливая трагедия царской семьи…

Отец Серафим завершил своё короткое повествование тяжёлым вздохом. Пока он рассказывал, вода в банке закипела, Свистунов выдернул из розетки кипятильник и немедленно упрятал его в тайник, но маленький кисет вынул из кармана только тогда, когда отец Серафим умолк. Под вздох приятеля достал оттуда поочерёдно две щепотки чая и бросил в стаканы.

Старик в свою очередь достал из под матраца платок, положил на тумбочку, развернул и, тщательно расправив его, аккуратно положил два последних куска сахара. Пара сухарей дополнила меню. Однако беседа на этом не закончилась. Семён Семёнович без всякой иронии, но с некоторым скептицизмом спросил:

– И вы этому поверили?

– Безусловно. Я же сказал, Николай Александрович мне много чего рассказывал, причём, и одного этого было бы достаточно.

– Почему?

– Потому что это укладывается в логику человека, только что получившего власть и не уверенного в своих силах.

– Это вы сейчас о ком?

– Как это о ком? Об Ульянове, разумеется. Ну, сами посудите: со всех сторон наступление белогвардейцев, экономика в развале, кругом восстания. Не ровен час придётся бежать. Куда? За границу, разумеется, а там,…а там спросят по полной программе за убийство царя. А тем более, всей семьи. Чтобы такой хитрый, циничный и крайне осторожный Ульянов вдруг уничтожил главного гаранта своей безопасности в случае чего? Да ни за что! Когда свершался октябрьский переворот, он даже грима не снимал до полной ясности и победы над Керенским, а вы говорите…

– Но ведь это, как утверждалось без его ведома?

– Фу, – позволил себе не свойственную ему пренебрежительность старец, но более ничего не прибавил. Приятели умолкли и принялись хрустеть сухарями, изредка обмакивая их в чай, прихлёбывали, с наслаждением грызя сахар. Разговор утих ненадолго – уж очень скудная была трапеза. Свистунов поставил уже порожнюю банку на место. Старик аккуратно смёл крошки от