Бомба - Фрэнк Харрис

Как следовало ожидать, лейбористская партия не приняла бесчестный приговор. «Мнение» Верховного суда вызвало ожесточенную критику у лейбористских лидеров, и лейбористские организации в Чикаго приготовились к активной агитации. Капиталисты, однако, оказались готовыми к борьбе. Лейбористские митинги протеста были объявлены и собирали много народа, однако их бойкотировала капиталистическая пресса. Лейбористами были приняты и более силь-нодействущие меры. Миссис Парсонс, вызывая сочувствие, ходила по улицам и раздавала людям копии выступления ее мужа на первом суде, в котором он взывал к американскому народу, основываясь на Декларации независимости. Ее арестовали и тоже бросили в тюрьму, и немедленно в Чикаго были запрещены все митинги в защиту осужденных. Очевидно, что капиталисты не только придерживали, но и меняли законы, не брезгуя ничем, чтобы отомстить своим врагам. Мне стало известно, что капитан Блэк отправился в Нью-Йорк к генералу Прайору, самому лучшему знатоку права, советоваться, как следует апеллировать к Верховному суду. Однако он не мог представить Верховному суду доказательства, потому что суд Чикаго не выдал ему «запись» процесса, что случилось в первый раз в американской истории. Когда я прочитал об этом, то понял всю бесполезность его попыток. Если я и мог что-то сделать, делать это надо было быстро.

Тотчас я отправился в Лондон и принялся будоражить членов радикальных клубов. Все внимательно выслушивали меня и действовали, как я просил. Встретил я и нескольких англичан, работавших в том же направлении, в первую очередь доктора Эвелинга и Элеонору Маркс Эвелинг. Мистер Хиндман неутомимо выступал устно и письменно в пользу справедливого суда, да и Уильям Моррис ни на минуту не усомнился, когда подверг опасности свою репутацию в Америке, написав страстную статью в защиту осужденных. Два-три американца отличились в этом же роде, особенно Уильям Д. Хауэллс и полковник Ингерсолл, знаменитый лектор, который выказал привычную смелость, выступив против того, что он назвал «узаконенным убийством».

Верховный суд назначил казнь на одиннадцатое ноября, и я в первый раз всерьез испугался того, что казнь состоится, доказывая тем самым слабость и неорганизованность пролетариата и мощь капиталистической системы. В Лондоне капиталистические газеты практически не отреагировали на протесты радикальных клубов. Такие гиганты, как «The Times» и «The Telegraph» всего-навсего написали о дате казни, словно постановление Верховного суда было не более чем обычным делом. Правосудие должно свершиться, писали они, и чем быстрее, тем лучше. Так же думали в Америке, разве что там царили страх и ярость. «Наконец-то все закончится, — писала «The Chicago Tribune», — и скоро мы будем избавлены от чудовищ, которым нет места в нашей жизни».

То, что семеро из восьми человек были совершенно невиновны, никого не волновало. Стоило кому-нибудь заговорить в их защиту в каком-нибудь общественном месте или на улице, и люди холодно смотрели на этого человека, не желали его слушать или безразлично пожимали плечами. У меня сложилось впечатление, что в мире очень мало людей, которых интересует правосудие, если не затронуты их интересы. Злость, ярость вернули мне немного сил. Я написал Иде, сообщив, что жажду вернуться в Чикаго. И умолял ее, чтобы она попросила за меня Лингга, и опять наши письма пересеклись, так как в последних числа октября я получил от нее письмо, в котором она передавала мне благодарность Джека за выполненное обещание и его наказ внимательно следить за концом «дела», потому что «еще понадобится честный свидетель». Мне почти воочию слышалось, как он произносит эти слова, и я тотчас принялся отыскивать всю информацию об осужденных и обращении с ними. Теперь мне надо постараться и как можно лучше описать, что я узнал о происшедшем в Чикаго, не говоря уже об ужасном завершении Хеймаркетского дела.

Так называемых анархистов отправили на пятнадцать месяцев в «Ряды убийц» в тюрьме округа Кук. У них были крошечные квадратные камеры с надежно зарешеченными окошками под потолком и тяжелой дверью. За обычной дверью была еще одна дверь из железных прутьев, которую летом использовали для проветривания камеры.

Начальника тюрьмы звали Фольц, он давно служил в этой системе, был аккуратен, наблюдателен и даже внимателен к своим подопечным. Время от времени заключенным разрешалось поговорить с друзьями, но лишь в «Адвокатской пещере», то есть в камере площадью десять футов на шестнадцать, где дверь была из железных прутьев, да еще обита железной сетью с крошечными ячейками. Снаружи стоял человек, который пришел поговорить с заключенным, а внутри заключенного охранял тюремщик. Как только Верховный суд вынес решение и назначил день казни, положение заключенных стало несравнимо легче. Почти каждый день к ним допускались жены, и мисс Миллер тоже разрешили навещать Лингга на положении жены.

В первых числах ноября капитан Блэк вылез вон из кожи, чтобы добиться амнистии хотя бы для кого-нибудь из заключенных; он был убежден в их невиновности и, защищая их, выкладывался без остатка, будучи умным и добрым человеком. Наконец ему удалось уговорить Шваба, Филдена и Спайса подписать прошение о помиловании, которое было обосновано следующим: во-первых, они не бросали бомбу, во-вторых, они понятия не имели о том, что будет взорвана бомба, и, в-третьих, на хеймаркетском митинге они призывали к мирным методам борьбы. Прошение было подано губернатору, и все думали, что губернатор Оглсби каким-то образом смягчит чудовищный приговор. Все было использовано, чтобы умолить Парсонса, Энге-ля и Фишера попросить хотя бы об отмене смертного приговора. Миссис Фишер и миссис Энгель сделали все, что было в их силах, тогда как миссис Парсонс не согласилась влиять на мужа. Парсонс твердо отказался подписывать прошение, не содержащее требования немедленной реабилитации и свободы без всяких условий. По меньшей мере трое подписали прошение, и капитан Блэк положил его перед Линггом, который сразу же заметил, что это бесполезно, а потом заявил, что, даже не будь это бесполезно, даже если прошение удовлетворят, он не собирается ни о чем просить. Только когда миссис Энгель пришла и стала умолять его сделать это ради ее мужа, он пошел на уступки, и это прошение тоже было подано губернатору. Ответ губернатора последовал лишь десятого ноября, однако просочились слухи, что будто бы он помиловал Шваба и Филдена. Было очевидно, что губернатор не снизойдет до прошения об освобождении без всяких условий, поданного еще четырьмя заключенными.

Пока все это продолжалось, случилось нечто, вновь накалившее страсти. Несмотря на тюремные послабления, время от времени начальник тюрьмы Фольц приказывал обыскивать камеры. К счастью, или к несчастью, но камеры обыскивали утром в воскресенье шестого ноября, то есть в первый день последней недели в жизни узников. Ни в одной из камер ничего не нашли, а вот у Лингга отыскались три бомбы, как было сказано, по чистой случайности.

Случайность была такова, что не очень убеждала. Лингг якобы летом постоянно просил носить ему апельсины, и мисс Миллер выполняла его просьбы, а он складывал их в деревянный ящичек, стоявший возле кровати. Когда открыли дверь, чтобы произвести обыск, Лингга попросили перейти в «Адвокатскую пещеру». Он тотчас встал и спокойно спросил:

— Могу я взять с собой апельсины?