Я закрыл КПСС - Евгений Вадимович Савостьянов

ученых (включить компьютер, набрать, сохранить, отредактировать, распечатать текст) я был на фоне остальных сотрудников Попова, и того не умевших, «гигантом мысли». И был торжественно утвержден в качестве монополиста на работу с единственным компьютером, стоявшим в дальнем углу его большого кабинета.

С трудом, постоянно прибегая к помощи Ирины Дорошенко, я снова и снова разбирал каракули Попова, переделывая письма и проекты постановлений и указов. Коллеги из Кремля и Белого Дома на Краснопресненской набережной говорили: конца этому бегу по кругу не будет.

И вот как-то в ноябре на слова Попова: «Они опять сделали кучу замечаний. Нужно переделать документы с учетом этих правок и потом снова представить на рассмотрение…» — я ответил:

— Нет, Гавриил Харитонович, не нужно больше этим заниматься. (Вопросительный взгляд Попова.) Нужно перестать бегать к ним за разрешением и обратиться напрямую к москвичам с вопросом, нужен ли им мэр. Сто процентов, что москвичи скажут: «Да». И никто тогда не посмеет нам помешать. Давайте проводить городской референдум.

По-моему, пока я заканчивал фразу, Попов уже просчитал все pro et contra:

— Отлично, готовьте необходимые документы по проведению городского референдума.

— А я их уже приготовил, Гавриил Харитонович.

Передал ему проекты решения Моссовета о проведении городского референдума и пакет сопроводительных документов, чтобы не дать возможности после референдума утопить нас в поправках и замечаниях. На следующий день Попов вернул проект решения с минимальными правками и дал добро на подготовку. Но, начав работу с комиссиями Моссовета и юристами Мосгорисполкома, сразу наткнулся на барьер. Выяснилось, что законодательство не предусматривает проведения городского референдума. Не страшно — предложил провести городской опрос общественного мнения. Пусть он и не имел формальной силы, но тогда, в 1990 году, игнорировать мнение политически активных москвичей никто бы не посмел[85]. Нужна была лишь поддержка новорожденной «Демократической России». На заседании Координационного совета провели лаконичную резолюцию, дававшую в наши руки мощный политический рычаг:

1. Поддержать инициативу Г. Попова по введению поста мэра.

2. Требовать проведения городского опроса.

3. Поддержать кандидатуру Г. Попова (тут мы, конечно, забежали вперед, но в рамках разумного).

Вскоре мне позвонил Государственный секретарь РСФСР Геннадий Бурбулис, «правая рука» Ельцина. С ним мы познакомились еще во время подготовки к Первому съезду народных депутатов СССР:

— Говорят, вы какой-то референдум затеяли?

— Ну да, по мэру. Через вас же пройти просто так не получается.

— Подошли ваши наработки. Мы, может быть, тоже что-нибудь такое сделаем.

А я что, мне не жалко. Наработанный материал ушел к Бурбулису, и вскоре Попов рассказал мне о двух рекомендациях Ельцина:

1. Городской опрос — провести.

2. С проведением городского опроса не спешить, чтобы синхронизировать его с российским референдумом по введению поста Президента России (Бурбулис сказал — Бурбулис сделал).

Спустя еще несколько дней — очередной сюрприз. Зашевелился Кремль. Узнав о наших планах, Горбачёв понял, что референдум резко усилит позицию Ельцина в противостоянии с союзными властями. И решил сыграть на опережение. По его инициативе Съезд народных депутатов СССР, который к тому времени уже серьезно потерял и в значимости, и в самостоятельности по отношению к исполнительной власти, принял решение провести союзный референдум о сохранении СССР. Точная формулировка была выработана несколько позднее.

Такая получилась заразительная идея с референдумами.

Война законов. Выборы президента России и мэра Москвы

Первые дни 1991 года словно предопределили переход политического противостояния в силовую фазу, завершившуюся августовским путчем.

2 января появилось новое имя нарицательное — «Рижский ОМОН». Бойцы дислоцированного в Риге батальона ОМОН во главе с Чеславом Млынником захватили местный Дом печати. Аналогичную акцию провели в Вильнюсе, где омоновцы заняли здание республиканской компартии и помещения центральных и республиканских СМИ. Поводом послужил только что опубликованный Указ Президента СССР о защите союзной собственности, в данном случае — собственности КПСС, и обращения местных коммунистов о защите «принадлежащего им» имущества.

В Прибалтику ввели подразделения воздушно-десантных войск и группы «А» КГБ СССР (позднее ставшей известной как «Альфа»), а для общего руководства силовой операцией прибыли аж два заместителя министра обороны СССР — Валентин Варенников и Владислав Ачалов. Они организовали атаки на недавно созданный департамент охраны края Литвы и Вильнюсский телецентр, в ходе которых более двадцати человек были убиты и ранены, в том числе один сотрудник группы «А», что неумело и постыдно попытались скрыть.

В Латвии[86] рижский ОМОН превратился в эффективное и слабо контролируемое вооруженное формирование, которое вплоть до августа 1991 года боролось с национальными властями уже суверенных прибалтийских республик, особенно «отличившись» в нападениях на таможенные посты. Горбачёв пошел по пути, к которому его еще на первом союзном съезде настойчиво призывали некоторые прибалтийские депутаты, например, Алкснис и Коган[87] (занятно, что они были одними из первых гостей антикоммунистического штаба в Доме ученых перед Первым съездом народных депутатов СССР). Суть их позиции: сохранение СССР важнее реформ. Наша позиция была прямо противоположной — реформы важнее Союза. По сути, выбор-то был несколько другой: «КПСС важнее реформ» или «реформы важнее КПСС».

Поэтому в возникшем кризисе выбор «Демократической России» был предопределен.

14 января «Демократическая Россия» провела один из крупнейших своих митингов (никуда, оказывается, активность москвичей не пропала) на Манежной площади. На этот раз в руках у собравшихся были транспаранты: «Сегодня Литва — завтра Россия. Не допустим!!!», «Свободу народам!», «Слишком красного много!», национальные флаги прибалтийских республик. Но главный лозунг: «Горбачёва — в отставку».

На первый взгляд может показаться, что митинг запоздал. Накануне Горбачёв уже дал «задний ход», военные стали выводиться из центра Вильнюса, а в Таллин прилетел Ельцин и провел совещание с руководителями трех республик. Он призвал российских военнослужащих «не стрелять в мирное население», «не участвовать в вооруженных конфликтах, затрагивающих суверенитет других стран». Было оглашено совместное с тремя лидерами прибалтийских республик заявление, в котором стороны признавали друг друга суверенными государствами и осуждали нападение на Вильнюсский телецентр.

Думаю все же, что наряду с другими факторами[88] активность «Демократической России» сыграла немалую роль: Ельцин ощущал мощную общественную поддержку, а Горбачёв чувствовал столь же мощное общественное осуждение. В день проведения митинга произошло еще одно важное событие. Так же как после Тбилиси в 1989-м и Баку в 1990-м, Горбачёв отмежевался от действий военных в Вильнюсе: «Я узнал о случившемся рано утром. Сообщение о трагедии всех застало врасплох». Потом, в августе 1991 года, эта склонность Горбачёва уходить от ответственности за действия военных сильно повлияла на поведение офицеров ВДВ и «Альфы», отказавшихся подставлять себя вместо путчистов.

Тогда на периферии нашего внимания остался еще один, в долгосрочной перспективе — важнейший аспект этих событий.

Именно эти дни стали временем рождения русского воинствующего национализма с претензией на панславянский размах. Раньше мы наблюдали аналогичные процессы в коренном населении