Сказки века джаза - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

«Если эти женщины не обладают красотой, – думала она, – тогда они вообще пустое место! Они же почти растворяются в пейзаже, едва на них посмотришь повнимательнее. Из них вышли бы великолепные слуги. В любой группе, где есть мужчины и женщины, центром являются мужчины».

А к миссис Беллами Салли Кэрролл прямо-таки исполнилась отвращением. Возникший при первой встрече образ яйца впоследствии лишь утвердился, – она представлялась ей яйцом с надтреснутым, «тухлым» голоском и столь неприятной и наводящей уныние манерой держаться, что Салли Кэрролл думала: вот не приведи господь она упадет – и тут же получится омлет! Кроме того, миссис Беллами, казалось, олицетворяла присущую этому городу враждебность по отношению к чужакам. Салли Кэрролл она звала «Салли», и никто не мог убедить ее в том, что вторая часть имени была отнюдь не глупой и смешной кличкой. А для Салли Кэрролл такое сокращение было равносильно выставлению ее на публике в полуголом виде. Ей нравилось «Салли Кэрролл»; «Салли» она терпеть не могла. Ей также было известно, что мать Гарри не одобряла ее короткую стрижку, и Салли Кэрролл больше не осмеливалась курить внизу после того, как в первый же день в библиотеку, усиленно принюхиваясь, прискакала миссис Беллами.

Из всех мужчин, которым она была представлена, больше всего ей понравился Роджер Паттон, который был частым гостем в этом доме. Он больше не рассуждал о склонности местного населения к «ибсенизации», а однажды, застав Салли Кэрролл свернувшейся калачиком на софе в обнимку с «Пер-Гюнтом», рассмеялся и сказал ей, чтобы она забыла все, что он тогда ей наговорил, – это ведь была просто болтовня.

В один из вечеров на второй неделе Салли Кэрролл с Гарри оказались на грани опасной и непоправимой ссоры. Она считала, что причина была полностью его рук делом, хотя отправной «сараевской» точкой стал неизвестный гражданин, забывший погладить брюки. Салли Кэрролл и Гарри шли домой между высокими снежными сугробами; светило солнце, которое Салли Кэрролл здесь едва узнавала. По дороге они увидели маленькую девочку, укутанную с головы до пят в серую дубленку, – она была похожа на маленького медвежонка, и Салли Кэрролл не могла не обратить на нее внимания и не поделиться с Гарри обычными женскими ахами и охами:

– Ах, Гарри! Ты только посмотри!

– Что такое?

– Та маленькая девочка! Ты видел ее лицо?

– Да. И что?

– Она румяная, словно клубничка! Ах, какая милашка!

– Ну что ж, и у тебя сейчас почти такой же румянец! Здесь у нас все так и пышут здоровьем. Мы ведь сталкиваемся с холодом практически сразу, как только начинаем ходить. Удивительный климат!

Она посмотрела на него – с ним можно было только согласиться. Он выглядел сильным и здоровым; так же выглядел и его брат. А сегодня утром и у себя на щеках она впервые заметила самый настоящий румянец.

Затем их взгляды упали на перекресток впереди по улице – и они не смогли отвести глаз от открывшейся картины. Там стоял мужчина; колени его были подогнуты, глаза устремлены ввысь с таким напряжением, словно он собирался вот-вот совершить прыжок в промозглые небеса… Подойдя поближе, они заметили, что эта абсурдная кратковременная иллюзия создавалась из-за висевших мешком на гражданине брюк, и оба тут же разразились смехом.

– Счет один-ноль в его пользу! – рассмеялась она.

– Судя по брюкам, это, должно быть, южанин, – озорно рассмеялся Гарри.

– Гарри, что ты говоришь!

Ее удивленный взгляд отчего-то его разозлил.

– Ох уж эти чертовы южане!

Глаза Салли Кэрролл ярко блеснули.

– Не смей их так называть!

– Прости, дорогая, – ядовито извинился Гарри, – но ты ведь знаешь, что я о них думаю! Они ведь… просто дегенераты, не то что южане прежних времен. Они так долго прожили на Юге вместе с цветными, что и сами давно превратились в лентяев и бездельников.

– Перестань, Гарри! – сердито крикнула она. – Они вовсе не такие! Может, они и ленивые – в таком климате кто хочешь станет лентяем, – но это ведь мои лучшие друзья, и я не позволю их огульно критиковать! Среди них есть прекрасные люди!

– Ах ну да, я знаю! Все они нормальные ребята, когда приезжают учиться в университет на Север; но из всех виденных мною людишек низкого пошиба, не умеющих как следует одеваться, неопрятных, самые ужасные – это южане из маленьких городков!

Салли Кэрролл сжала руки в перчатках в кулаки и в ярости кусала губы.

– Да что там, – продолжал Гарри, – в моей группе в Нью-Хейвене был один южанин; мы все подумали, что наконец-то увидим настоящего южного аристократа, однако он оказался отнюдь не аристократом, а просто сынком северного «саквояжника», который скупил весь хлопок вблизи Мобила.

– Южанин никогда не стал бы разговаривать в таком тоне! – спокойно ответила она.

– Конечно! Силенок не хватит!

– Или чего-нибудь еще?

– Мне очень жаль, Салли Кэрролл, но я ведь своими ушами слышал, как ты говорила, что никогда не выйдешь…

– При чем здесь это?! Я говорила, что не хотела бы связать свою жизнь с любым из тех парней, которые сейчас живут в Тарлтоне, но я никогда не делала каких-либо обобщений и не пыталась смести всех в кучу без разбору.

Они продолжили свой путь в молчании.

– Я, кажется, перегнул палку, Салли Кэрролл. Прости меня.

Она кивнула, но ничего не сказала. Через пять минут, когда они стояли в прихожей, она вдруг обняла его.

– Ах, Гарри, – воскликнула она, и в глазах ее блеснули слезы, – давай поженимся на будущей неделе! Я очень боюсь таких ссор по пустякам. Я боюсь, Гарри. Все было бы не так, если бы мы были женаты.

Но Гарри, чувствуя себя виноватым, все еще злился:

– Это будет выглядеть по-идиотски. Мы же решили – в марте!

Слезы в глазах Салли Кэрролл высохли; она резко на него взглянула.

– Очень хорошо. Прости, я сказала это, не подумав.

Гарри вдруг растаял.

– Милая моя упрямица! – воскликнул он. – Поцелуй меня, и давай обо всем забудем.

В тот вечер по окончании спектакля в мюзик-холле оркестр заиграл «Дикси», и Салли Кэрролл почувствовала, как внутри нее рождаются новая сила и твердость, сменившие дневные слезы и улыбки. Она вытянулась вперед, сжимая подлокотники театрального кресла так сильно, что даже покраснела.

– Тебе так понравилось, дорогая? – прошептал Гарри.

Но она его не слышала. В горячем трепете скрипок и под воодушевляющий ритм литавр маршировали, устремляясь во тьму, ее собственные духи, и, когда в негромком припеве свистнули и вздохнули флейты, они почти исчезли из виду, так что она могла бы помахать им на прощание рукой.

Далеко, далеко,

Далеко на юге, в Дикси!

Далеко, далеко,