Черный пудель, рыжий кот, или Свадьба с препятствиями - Елена Михалкова

Но Макар заверил, что ни к кому они соваться не будут. Мягко подкрадываться – еще куда ни шло. А пугать народ Серегиной бандитской физиономией не стоит.

Илюшин пока молчал о том, что Олег Сысоев солгал насчет алиби. Он хотел сперва выяснить все сам, а потом уж вмешивать в это дело Сашу.

С утра Бабкин бодрым шагом отправился в местный спортзал и уткнулся в закрытые двери. Он недоверчиво взглянул на часы. Десять утра. Четверг. Почему закрыто?

Сергей потоптался вокруг. Пытался разглядеть что-то через довольно грязные окна, но не преуспел. Постучал пару раз, пнул дверь, понял, что эдак выбьет ее, и перестал.

– Феноменально, – сказал он вслух. Недавно Маша подсунула ему читать «Малыша» Стругацких, и на ближайшее время у Сергея появилось новое любимое слово. – Феноменально! – повторил он.

Их расследование тормозилось на каждом шагу из-за какой-то, простите, фигни!

У Бабкина был простой план (сложные он недолюбливал): явиться в зал, позаниматься, быстренько свести знакомство с местными и расспросить их о Валере. В единственной тренажерке на весь город просто не могут не знать мастера спорта. Всех делов – на пару часов и десять жимов от груди по сто восемьдесят. То есть даже напрягаться особенно не придется. К тому же тренировка ему и так требовалась по графику.

И что же? Дверь закрыта. Ни телефонов, ни объявлений. Проклятый Шавлов!

Из-за угла показалась тетка с метлой, и Бабкин, услышав еще издалека звон ключей в ее кармане, слегка воспрял духом. Как он и ожидал, женщина направилась к двери.

– Утро доброе. А где все? – поинтересовался Сергей.

Его смерили таким взглядом, словно Бабкин висел на доске «их разыскивает милиция» еще с тех времен, когда полиция называлась иначе.

– Во сколько открываемся-то? – грубо осведомилась женщина.

– Во сколько?

– В одиннадцать! Глаза разуй!

Бабкин готов был оставить глаза без обуви, только б ему показали, где висит график работы тренажерного зала. О чем и сообщил уборщице.

– А чего его вешать! – отозвалась она. – И так все знают!

И, хлопнув дверью перед носом Сергея, загремела внутри ведрами и швабрами.

– В одиннадцать, значит, – задумчиво повторил Бабкин.

Он отвык от таких графиков работы. В Москве его зал работал круглосуточно.

«Феноменально».

Час предстояло где-то убить. Возвращаться домой не хотелось, и Сергей направился в уже знакомый парк за больницей. «И пивка-то перед тренировкой не глотнешь…»

Найдя единственную более-менее уцелевшую скамейку, он уселся в теньке. День снова обещал быть теплым. Достав телефон, Бабкин сфотографировал близрастущие кусты, здание больницы за кустами, разбитую дорогу перед больницей и одинокий чахлый одуванчик, легший грудью на бордюр, как на бруствер. Каждый их этих информативных снимков он отправил жене с дурацкими смешными приписками. Это развеселило его на целых десять минут.

Но Маша работала и не отвечала, и Сергей опять затосковал. Ну до чего же скучный город!

«Скучный не скучный, а старушонку-то грохнули».

Это как минимум. Если подтвердятся ее слова насчет боксера, у них есть еще одна жертва.

Бабкин взглянул на часы. Сорок три минуты до одиннадцати!

Вдалеке на дорожке показалась фигура, которая заставила его отвлечься от тоскливого созерцания циферблата.

К скамейке приближался человек, одетый в лохмотья невообразимой степени истрепанности. Сергей решил поначалу, что это актер местного театра, выбравшийся на перекур с репетиции. Но чем внимательнее разглядывал он фигуру, тем тверже убеждался, что ошибся. Никакой это был не актер. Это был пират, века восемнадцатого, судя по степени, до которой истлели его одеяния. Причем пират-зомби. Только самовыкапыванием из могилы можно было объяснить, отчего сия живописная личность вся перепачкана в земле.

На голове удивительного индивидуума прочно сидела шляпа с искусственным букетиком фиалок на полях.

Подволакивая ногу, зомби доковылял до Бабкина и замедлил шаг. Сергей рассматривал его с нескрываемым интересом.

«Будет клянчить на опохмел».

Пират остановился напротив, сдернул шляпу и отвесил поклон с неожиданной грацией.

– Я вижу, вы джентльмен! – сообщил он.

Бабкин одобрительно гыгыкнул. Широкие джинсы, футболка с надписью поперек широкой груди «Уплочено», кроссовки и бритая голова – все исчерпывающие признаки джентльмена в наличии. Футболкой Сергей особенно гордился.

– Не хотелось бы отвлекать джентльмена от его размышлений, – вежливо продолжал босяк. – Но не соблаговолите ли вы пожертвовать небольшую сумму в фонд поддержки вымирающих животных?

– Спиртоглотов? – предположил Бабкин.

– Хомо эбриусов, – строго возразил проситель.

Развеселившийся Сергей без лишних слов вручил босяку стольник. Тот повертел купюру в руках, словно не понимая, что с ней делать, и протянул обратно.

– Это очень щедро с вашей стороны, – пояснил он. – Но мне вполне хватило бы меньшей суммы.

– Что, еще есть жертвователи? – озадачился Бабкин.

– Наш фонд в состоянии изыскать внутренние резервы, – с достоинством заметил босяк.

Сергей засмеялся. Определенно, этот тип ему нравился. Он встал и сунул купюру в карман.

– Пошли, мужик, покажешь, где у вас можно нормальное пиво купить. А то вчера какую-то гадость баночную пришлось хлебать.

– С радостью буду вашим проводником, – согласился попрошайка. – Если вы не сочтете ниже своего достоинства…

– У тебя какое образование? – перебил Бабкин, принюхиваясь, не воняет ли от его нового знакомца. – Философский, поди?

– Исторический! – приосанился попрошайка.

– Так я и думал. Потопали, экскурсовод.

Полчаса спустя на скамейке в парке при городской больнице сидела престранная пара: хмурый плечистый мужик со спортивной сумкой, а рядом с ним – тщедушный оборванец в шляпе, украшенной букетиком фиалок. В оборванце любой шавловчанин издалека узнал бы местную достопримечательность, бывшего учителя истории школы номер двадцать пять.

Учитель когда-то был брошен на амбразуру девятого «Б», чтобы заткнуть ее своим телом. Девятый «Б» почти целиком состоял из подростков, в отношении которых был бы бессилен даже педагогический гений Макаренко. Собственно, вся школа, в которую попал несчастный выпускник нижегородского истфака, была крайне далека от идеалистических представлений о детях. Каждый ее учитель хотя бы раз в день испытывал острое сожаление, что в России запрещена свободная продажа огнестрельного оружия. А некоторые пребывали в этом состоянии почти все рабочее время.

Девятый «Б» жестоко изводил чудаковатого историка. Тот скрипел зубами, но терпел. Даже пытался устанавливать свои правила. Пару раз его били, но упрямый выпускник истфака, замазав фингалы, все равно шел доносить до детей суть противоречия «верхи не могут, низы не хотят».