Женская собственность - Валентин Черных

— Я могу предложить вам легкий ужин.

— С удовольствием соглашусь.

Большую часть ее однокомнатной квартиры занимала огромная тахта.

Они поужинали на кухне холодной курицей и овощным салатом, он выпил водки, она немного вина. Все произошло, как происходило всегда потом, с небольшими вариациями. Пока он сидел и рассматривал журналы «Плейбой» трехлетней давности, предназначенные, вероятно, для гостей-мужчин, она вышла из ванной в легком халате и сказала ему:

— Ваше полотенце крайнее слева желтого цвета.

Когда он вышел из ванной, тахта была расстелена. Он был нежен и отметил ее опытность. И все-таки, занимаясь с ней любовью, он вспоминал Татьяну и Марину. Потом у него будут другие женщины и даже одновременно сразу три любовницы, но ни одной похожей на Татьяну или Марину.

Однажды он в метро встретил женщину, похожую на Марину, и, хотя не умел и не любил знакомиться в транспорте и на улице, заговорил с нею. Женщина возвращалась с дня рождения подруги, явно выпила чуть больше и, может быть, поэтому была легкомысленна и раскованна. Он проводил до ее дома, напросился на чашку кофе. Это была замечательная безумная ночь, и он решил, что добьется, чтобы она ушла от мужа. Она не скрывала, что замужем и муж лечится в санатории, а сын в деревне у бабушки. Утром она сказала ему:

— Я тебе благодарна за это безумие. Женщине такое безумие иногда необходимо. Но никакого продолжения не будет. Я люблю мужа и не хочу его потерять.

Она не сказала ему номер своего телефона. Несколько вечеров он сидел возле ее подъезда и наконец увидел ее. Она возвращалась с мужчиной, по-видимому мужем, тридцатилетним, белобрысым, щуплым, такими могут быть только мужья. Она заметила его. Он был уверен, что она посмотрит из окна квартиры, убедится, что он по-прежнему ждет, и найдет повод выйти.

Она вышла и говорила так жестко, что он понял: у него нет никакой надежды.

И в этот же вечер позвонил отец и сказал, что в деревню вернулась Марина с дочерью и что она уже два года как разведена с мужем.

На следующий день он начал искать повод для командировки. И через сутки выехал в Псков.

Хотя, как ему показалось, никто не видел губернаторскую «Волгу», но его приезд все-таки заметили и тут же передали отцу, который косил вблизи деревни.

Отец подъехал на велосипеде, снял с рамы косу, ополоснул руки из таза возле колодца и только тогда вошел в дом. Они обнялись. Отец за те два года, что они не виделись, еще больше подсох. Надо бы показать врачам в Москве, не подтачивает ли какая-нибудь болезнь.

Мать принесла из погреба окрошку. Они выпили с отцом водки, как и положено при встрече. Мать тоже налила себе.

— Тебе хватит, — сказал отец.

— Я не пила, только пригубила, — начала оправдываться мать. — Сын ведь приехал!

— Помолчи, — оборвал ее отец и разлил ее водку себе и ему. И он понял, что порядок в доме прежний. — В отпуск? — спросил отец.

— В командировку.

— С Татьяной не помирились?

— А мы и не ссорились.

— Может, так оно и лучше. — И отец вздохнул, как ему показалось, с облегчением. И мать, и отец приезжали к нему в Москву. И боялись, что он приедет в деревню с Татьяной, Ольгой и ее негром. С тем, что Татьяна старше его, и намного, они бы смирились, Татьяна им нравилась, но появление негра в деревне — это обсуждение на несколько лет. Когда Мишель сказал, что он хотел бы побывать в нормальной русской деревне и пожить в деревянной избе, мать замолчала и, чтобы не увидели, вышла в коридор и перекрестилась, не приведи господь такое.

Он спросил мать:

— А если бы я женился на негритянке и у тебя были бы внуки-негритята?

— А ничего, — ответила мать. — Свыклись бы. Там же и твоя кровь, значит, и наша. А так женился на женщине, которая старше тебя, да еще и с замужней дочкой, да муж у нее негр. Перебор. А в деревне не любят, когда с перебором.

— Угол снимаешь? — спросил отец.

— Через министерство дали комнату в коммунальной квартире, подселением это называется.

— В министерстве платят так же мало?

— Так же мало.

— А я заглотнул больше, чем могу проглотить.

Он понял и не стал уточнять. Отец писал ему в Москву, что колхоз распался, землю раздали по паям. Многие пенсионеры сдали свои паи в аренду, сил обрабатывать уже нет, а продавать землю еще не разрешали. Отец к своему паю взял в аренду еще несколько паев.

— Вдвоем мы с тобой развернулись бы, — сказал отец.

Он снова промолчал. Конечно, развернулись бы. Он поездил по стране и убедился, что лучшими фермерами стали механизаторы, а самыми преуспевающими — семьи, где муж и жена были с высшим сельскохозяйственным образованием: он инженер, она агроном или зоотехник. В деревнях, в отличие от городов, сотни тысяч инженеров не сидели без работы.

— На сколько приехал? — спросил отец.

— У меня неделя от прошлого отпуска осталась.

Отец молчал, наверное, прикидывал, что он может успеть за неделю.

— Когда ты телеграмму дал, что приезжаешь, я Марине сказал об этом.

— И что она тебе ответила?

— Что будет рада увидеть. Она еще красивее стала.

Значит, отец не между прочим сообщил, что в деревню вернулась Марина с сыном и что, по слухам, она разошлась с мужем. Отец выстраивал свою комбинацию.

— Но скандал намечается, — продолжил отец. — Витька Васильев к ней по вечерам в открытую заходит.

— Поганец, — сказала мать. — У него же трое детей!

— Бросит. Он парень бедовый, — сказал отец и посмотрел на него.

И опять, как и много лет назад, против него был Витька Васильев. Он вспомнил их первую драку. Витька никогда не отступал, не отступит и сейчас.

Он по письмам отца знал, что Васильев, отслужив в армии два года, вернулся в деревню, был бригадиром, председателем колхоза и, как только начали создаваться фермы, первым в деревне взял землю, построил первый и пока единственный в деревне двухэтажный дом с гаражом внизу.

Отец разлил остатки водки. Они выпили.

— Пойдем в магазин, — предложил отец. — Одной мы не обойдемся.

— У тебя нет запаса?

— Сейчас и запасаться не надо. До ночи торгуют. И хорошая водка есть, в нос не шибает. Это мать все дешевку покупает. А мне нравится шведский «Абсолют». Пошли купим.

— Пошли, — согласился он.

Такого прохода по деревне он ждал несколько лет. За эти годы никто из деревни не закрепился ни в Москве, ни в Петербурге, который по-прежнему все называли Ленинградом. И никто из деревни, из района и даже, может быть, из области не работал в министерстве сельского хозяйства. По значимости, может быть, он не меньше даже областных начальников. Так, наверное, думали или должны были думать в деревне. И никто не знал, что его министерская должность то восстанавливалась, то упразднялась, как и управление, в котором он работал. Сейчас как раз собирались ликвидировать в очередной раз в связи с секвестированием бюджета.