Тайны на крови. Триумф и трагедии Дома Романовых - Владимир Хрусталев

Георгий Гапон и другие руководители рабочего движения весь день 8 января нелегально ездили по городу и на многочисленных митингах призывали народ идти к Зимнему дворцу. Он заявил руководителям движения: «Решено, что завтра мы идем, но не выставляйте ваших красных флагов, чтобы не придавать демонстрации революционного характера. Если хотите, идите впереди. Когда я пойду в Зимний дворец, я возьму с собою два флага, один белый, другой красный. Если Государь примет депутацию, то я возвещу об этом белым флагом, а если не примет, то красным, и тогда вы можете выкинуть свои красные флаги и поступать, как найдете лучшим…» [206].

Как писал позднее один из многих очевидцев публичных выступлений отца Георгия Гапона в этот период: «В таинственно неясных очертаниях развевающейся над толпой рясы, в каждом звуке доносившего хриплого голоса окружающему очарованному людскому морю казалось, что наступает конец, приближается избавление от чудовищных вековых мучений» [207]. Гапон говорил: «Если царь не примет требований рабочих — тогда нет у нас царя».

На самом деле никаких сомнений у отца Георгия Гапона об истинном желании боевиков-эсеров спровоцировать вооруженное столкновение с войсками не было. Позднее он сам на заданный ему вопрос, что должно было случиться, если бы Николай II вышел к народу, ответил: «Убили бы в полминуты, полсекунды» [208].

Позднее в советские времена об январских событиях 1905 года откровенно писал историк революционного движения В.И. Невский: «И большевики, и меньшевики, да и все вообще в Петербурге прекрасно понимали, что может выйти из шествия к Зимнему дворцу в случае, если солдаты начнут стрелять» [209].

Министр внутренних дел князь П.Д. Святополк-Мирский (1857–1914) вечером 8 января созвал срочное совещание. По воспоминаниям министра финансов В.Н. Коковцова: «Это было около 9½ часов вечера. Все совещание носило совершенно спокойный характер. Среди представителей Министерства внутренних дел и в объяснениях начальника штаба не было ни малейшей тревоги. На мой вопрос, почему же мы собрались так поздно, что я даже не могу осветить дела данными фабричной инспекции, князь Святополк-Мирский ответил мне, что он думал первоначально совсем не “тревожить” меня, так как дело не имеет вовсе серьезного характера, тем более, что еще в четверг на его Всеподданнейшем докладе было решено, что Государь не проведет этого дня в городе, а выедет в Гатчину, полиция сообщит заблаговременно рабочим, и, конечно, все движение будет остановлено, и никакого скопления на площади Зимнего дворца не произойдет. Ни у кого из участников совещания не было и мысли о том, что придется останавливать движение рабочих силой, и еще менее о том, что произойдет кровопролитие» [210].

Январь 1905 г. был трудным и неспокойным в жизни страны, тем более сообщения с фронта далеко не радовали. По столице распространялись слухи о готовящемся покушении на царя, царицу-мать и молодую царицу. Известно, что в беседе с супругой министра внутренних дел Е.А. Святополк-Мирской вдовствующая императрица Мария Федоровна сетовала, «что ее не пускают в Петербург, потому что как будто бы ее хотят убить…» [211].

Адъютант великого князя Михаила Александровича полковник А.А. Мордвинов на склоне лет отмечал в рукописных воспоминаниях:

«Беспорядки 1905 года начались в виде какого-то тяжелого предзнаменования, до сих пор недостаточно разъяснимым выстрелом из салютационного орудия, картечью по водосвятию на крещенском параде, на котором присутствовал Государь.

В то время я был полковым адъютантом и, вынеся свой кирасирский штандарт из зал дворца, находился в числе адъютантов остальных воинских частей в самой середине сквозной беседки-часовни, устраиваемой ежегодно со времен Екатерины II, как всегда на льду проруби Невы, против Иорданского подъезда Зимнего дворца.

Его Величество и великие князья стояли во время молебствия немного поодаль, налево от знамен и штандартов, довольно заметной издали, отдельной группой. Государыни императрицы, великие княгини и все остальные, собравшиеся на Высочайший выход, смотрели на эту красивую церемонию из окон дворца.

В то время как митрополит погружал святой крест в воду, раздался обычный салют, с верхов Петропавловской крепости и из полевых орудий батареи гвардейской конной артиллерии, находившей около Биржи. Одновременно со звуком салюта мне послышалось какое-то шуршание по льду, небольшой треск сверху, и я почувствовал, как что-то пронеслось около меня.

Я поднял невольно глаза наверх, думая, что это, вероятно, падают обломки от неудачно пущенной ракеты. Но никаких обломков я не заметил, как не заметил никакого смущения и среди остальных — молебствие продолжало совершаться в прежнем, торжественном порядке.

Государь спокойно приложился к кресту и неторопливо, своей обычной походкой, обошел вместе с митрополитом окропляемые знамена и штандарты.

Лишь по окончании всей церемонии, когда мы возвращались обратно во дворец, я заметил к моему изумлению, несколько окон в нем разбитых, а поднимаясь по дворцовой лестнице вместе с другими, услышал как кто-то, волнуясь, говорил: “Какое чудо, что мы все остались живы… ведь по нас стреляли самой настоящей боевой картечью, а поранили только глаз одного городового, да говорят пробили знамя морского корпуса… Воображаю, какой переполох должен был быть в залах у дам…”.

Действительно, это было чудо, так как иначе назвать его нельзя.

Возвращаясь с выхода, домой, я прошел осмотреть беседку на Иордании. Весь низ ее, около льда, был густо изрешечен картечными пулями. Очень много из них попало и в верхнее строение часовни, в купол, а также и в средние окна дворца. Как при таком густом и широком разлете картечи не оказалось ни одного попадания ни в находившееся внизу у льда духовенство, ни в стоявших в середине беседки людей, ни в образа около купола, приходится объяснить лишь одним Промыслом Божиим.

В дворцовых залах, полных народа, также никто не пострадал и особого смятения, благодаря звуку салюта, заглушившего звон разбитых стекол, не произошло. Картечные пули, достигнув дворца, видимо, были уже на излете и, пробив стекла, упали у самых окон; лишь немногие из них докатились до середины Николаевского зала. /…/

Великий князь [Михаил Александрович], рассказывая мне о полном спокойствии, проявленном Государем, сам был, видимо, очень удручен. Ведь стреляла в нас, благодаря какому то, если не несчастному, то, во всяком случае, совсем непонятному случаю боевым снарядом, одна из батарей той Гвардейской конноартиллерийской бригады, где Государь и сам великий князь проходили свою учебную службу, и этот выстрел не только мог сказаться громадным несчастьем на многих присутствовавших на молебне, но несмотря на благополучный исход, сулил, конечно, и очень суровую кару хорошо знакомым ему офицерам.

Но мысль о каком-либо заранее задуманном, злоумышленном покушении ни мне, ни ему, ни, судя по его словам, Государю не приходила тогда в голову — настолько она казалась чудовищной по отношению к этой преданной, избранной части гвардейских войск, куда поступали офицеры, лишь отлично окончившие Пажеский Корпус.

Командиром батареи был тогда полковник Давыдов, а офицерами — Карцев, Колчаков и, кажется, братья Рот. В чем-либо предумышленном этих офицеров, конечно, нельзя было подозревать, а лишь прислугу, из нижних чинов, непосредственно соприкасавшихся с орудиями. /…/