Квартеронка - Томас Майн Рид

— Хэлло, мистер! Что случилось? Кто-нибудь упал за борт?

Я не обратил внимания на этот грубый окрик. Жгучая боль сжала мое сердце, из груди вырвался невольный крик, который и дал повод к этому вопросу.

Пожав друг другу руки и обменявшись поцелуем, молодая чета рассталась. Юноша быстро взбежал по сходням. Я даже не посмотрел на него, когда он прошел мимо, освещенный ярким светом фонаря. Он меня не интересовал. Я не мог отвести глаз от девушки. Мне хотелось увидеть, как поведет она себя в последнюю минуту расставанья.

Убрали сходни. Прозвучал колокол. Мы отчаливали.

В это мгновение закутанная в плащ женская фигура выступила из тени, отбрасываемой тентом. Девушка хотела поймать прощальный взгляд возлюбленного. Сделав несколько шагов, она очутилась у самого края плавучей пристани, там, где горел фонарь. Соломенная шляпка, завязанная под подбородком на манер капора, съехала на затылок. Луч света упал на ее лицо, скользнул по волнам черных волос, сверкнул в чудесных глазах.

Боже милосердный, глаза Авроры!..

Неудивительно, что я крикнул отчаянным голосом:

— Это она!

— Что вы сказали? Женщина за бортом? Где? Где?

Человек был встревожен не на шутку. Услышав мой крик, он, очевидно, счел его ответом на свой предыдущий вопрос, а мой взволнованный вид подтверждал его предположение, что какая-то женщина упала в воду.

Стоявшие поблизости пассажиры расслышали его слова и передали их соседям. Тревога распространилась по судну с быстротой лесного пожара. Пассажиры выбегали из кают и салонов и мчались к переднему тенту с криком: «Кто? Как? Где?» Кто-то громко крикнул: «Человек за бортом! Женщина!»

Я-то знал причину этой нелепой тревоги и потому даже не оглянулся. Мои мысли были заняты другим. Первая вспышка отвратительного чувства — ревности — поглотила все мое существо, и я не обращал внимания на то, что творится вокруг.

Не успел я разглядеть лицо девушки, как судно, развернувшись против течения, заслонило ее от меня. Я кинулся вперед, к трапу. Но тут рулевая рубка загородила мне вид на берег. Это меня не остановило. Я решил залезть на нее. Взбудораженные пассажиры оттеснили меня, и прошло немало времени, прежде чем мне удалось забраться на покатую крышу рубки. А когда мои усилия увенчались наконец успехом, было поздно: пароход отошел на несколько сот ярдов. Я видел издали плавучую пристань с ярко горящими фонарями, различал даже фигуры стоящих на ней людей, но уже не видел той, которую искал мой взор.

Разочарованный, я перешел на штормовой мостик, который почти соприкасался с крышей рулевой рубки. Там я надеялся остаться наедине со своими горькими мыслями.

Но и в этом было мне отказано. Снова послышались громкие голоса, топот тяжелых сапог и быстрые шаги женщин, и в то же мгновение поток пассажиров хлынул на штормовой мостик.

— Вот этот джентльмен! Вот он! — раздался чей-то голос.

В один миг возбужденная толпа окружила меня.

— Кто упал за борт? Кто? Где? — посыпались вопросы.

Я, разумеется, сразу понял, что вопросы относятся ко мне и что пора наконец объясниться и прекратить эту беспричинную панику.

— Леди и джентльмены! — сказал я. — Мне ничего не известно о том, что кто-то упал за борт. Почему вы обращаетесь ко мне?

— Хэлло, мистер! — вскричал виновник переполоха. — Разве вы не сказали…

— Ничего я не говорил.

— Но я же спрашивал вас, не упал ли кто за борт?

— Спрашивали.

— И вы ответили мне…

— Ничего не ответил.

— Будь я проклят, если вы не сказали не то: «Вот она!», не то: «Это она!» или что-то в этом роде.

Я повернулся к говорившему, который, как я заметил, начинал уже терять доверие пассажиров.

— Мистер, — произнес я ему в тон, — очевидно, вы никогда не слыхали о человеке, который нажил огромное состояние, занимаясь исключительно своими собственными делами.

Моя реплика положила конец переполоху. Она была встречена взрывом хохота, который нанес моему противнику полное поражение, и он, немного покипятившись и покричав, отправился в бар, чтобы утопить обиду в стаканчике спиртного.

Публика степенно разошлась по каютам и салонам, и я снова остался один на штормовом мостике.

Любили вы когда-нибудь девушку простого звания? Прелестную юную девушку, которой предназначен самый скромный удел, но чья блистательная красота уничтожает всякую мысль о социальном неравенстве? Пословица «Перед любовью все равны» стара, как мир. Любовь смиряет гордые сердца, учит высокомерных снисхождению, но главное ее свойство — все возвышать и облагораживать. Она не превратит принца в простолюдина, но зато превратит простолюдина в принца.

Взгляните на вашу богиню, когда она хлопочет по дому. Вот она возвращается от колодца с кувшином воды. Босая, идет она по хорошо знакомой тропинке, и эти нежные ножки в их целомудренной наготе не могли бы быть прекраснее даже в самых изящных атласных или шелковых туфельках. И разве не тускнеют перед блеском ее черных растрепавшихся кудрей золотые шпильки и драгоценные диадемы, венки из цветов и жемчужные нити, украшающие затейливые прически светских дам, гордо восседающих в ложах бельэтажа? Она несет свой глиняный кувшин с такой грацией, будто ее голову венчает золотая корона, и каждый ее жест, каждое движение достойны резца ваятеля или кисти художника. Ее простое холщовое платьице в ваших глазах милее самого роскошного туалета из лионского бархата. Но что вам ее наряд! Вас привлекает не оправа, а жемчужина, заключенная в ней.

И вот девушка исчезает в хижине, в своем убогом жилище. Убогом? В ваших глазах оно уже отнюдь не убого. Эта маленькая кухонька с табуретами и столом из некрашеного дерева, с сосновой полкой, где в порядке выстроились кружки, чашки и расписные тарелки, с выбеленными стенами, увешанными дешевыми литографиями — на одной изображен солдат в красном мундире, на другой матрос в синей рубашке, — эта хижина, крошечный храм, посвященный пенатам бедняка, вдруг озаряется светом, придающим ей такой блеск и великолепие, перед которыми меркнут раззолоченные гостиные богачей. Маленький, увитый зеленью домик с низкой кровлей превратился во дворец. Свет любви преобразил его! Это рай, и рай запретный. Да, при всем вашем богатстве и власти вы с вашей изысканной внешностью, громкими титулами, безукоризненным костюмом и лаковыми сапожками не посмеете переступить его порога.

И как вы завидуете смельчаку, отважившемуся войти туда! Как вы завидуете и франтоватому подмастерью и этому детине в холщовой рубахе, который громко хлопает кнутом и беспечно насвистывает, будто идет за плугом, хотя благоговейный трепет перед прекрасным видением должен был бы сковать его уста! Пусть он неуклюж, как медведь, но вас гложет ревность, и вы готовы убить его за милые улыбки, которые, как вам кажется, она расточает именно ему.