Я – Кутюрье. Кристиан Диор и Я. - Кристиан Диор

Вот почему я решил провести эксперимент и попросил одного из своих друзей, далекого от нашего дела, прийти к нам, сесть у камина и понаблюдать за нашей работой. Два месяца спустя, когда коллекция дала мне небольшую передышку, я попросил его описать то, что происходило перед моими глаза ми, но я ничего не видел. Его рассказ меня очень удивил…

С площадки первого этажа вы погружаетесь в мир белых туалей. Победив первый снежный заслон, я натолкнулся на второй, но чья-то осторожная, но сильная рука отстранила меня.

Я услышал слово «гримерная» и различил за занавесом гул женских голосов. Справа от меня находились третья и четвертая перегородки; они прятали вход в большой зал – цель моего похода.

Я чувствовал себя затерянным в этом белоснежном мире.

К тому же повсюду царила тишина. Лишь различалось легкое шуршание, немного напоминающее атмосферу в театре сразу после традиционных трех ударов. Рука приоткрыла занавес и пригласила войти в святую святых, где я сразу был ослеплен одновременно чем-то ярким и белым. Белизна исходила от двух рядов кресел, расставленных справа от меня, затянутых белой тканью, и там сидели несколько молодых женщин в белых халатах. Бели бы не золото и хрусталь люстры, классический декор серых стен и зеркала, можно было подумать, что находишься на каком-то совете призраков с накрашенными лицами. А слева от меня ослепляло невероятное приданое Золушки, сложенное на ковре, – все аксессуары, которыми может украсить себя женщина, вся роскошь и всякий вздор были здесь собраны в полном беспорядке. Однако в нем можно было заметить некую упорядоченность: все оттенки соревновались между собой, представляя разорительное буйство нескольких фей.

Я почувствовал, как меня снова повела доброжелательная рука и указала на угловое кресло около камина, по всей видимости предназначенное для меня. Я сел и постарался сделаться как можно меньше.

Демонстрационный зал был еще пуст, но вскоре стали заходить люди и садиться в кресла. Они смотрели на меня, и я понял, что они спрашивают друг друга: «Кто это?»

При столь тщательно соблюдаемой секретности я уменьшился еще больше. Должно быть, кто-то что-то ответил, вызвав пожимание плечами и вежливое восклицание «А!». Наконец были исчерпаны все вопросы, произносимые вполголоса – бог знает почему, все говорили шепотом. Деликатное расследование по поводу меня, видимо, их удовлетворило: по моему выражению лица они, вероятно, заключили, что я безобиден. Затем, к моему огромному облегчению, внимание переместилось на другие объекты.

Я воспользовался моментом и огляделся: напротив меня приданое Золушки сверкало под лучами прожекторов, расположенных по четырем углам на потолке. Рядом, захватив часть маленького смежного салона, появилась огромная вешалка, нагруженная мехами, пахнущими свежестью и зимой. Слева у стены стоял большой стол, загроможденный всевозможными украшениями и разноцветными поясами. Близорукая пожилая дама неустанно перебирала клипсы, серьги, нитки гагата, бриллиантов.

Я заподозрил, что она нарочно создавала беспорядок, работа доставляла ей нескрываемое удовольствие и удовлетворение. Неподалеку молодой человек в синей куртке с золотыми пуговицами наблюдал за этой сценой.

В этот момент занавес дрогнул, точнее, какая-то женщина шевельнула его, пытаясь войти. С порога она объявила:

– Месье, внимание, модель!

Она улыбнулась и прошла вперед. По сдержанным смешкам я понял, что это традиционная шутка, чтобы скрасить ожидание. Послышались замечания:

– Надо будет научить ее ходить.

– Вы понимаете, деточка…

Последняя фраза вызвала настоящее веселье. Они передавали ее друг другу, как одну из этих конфеток с ментолом, которыми лакомились в течение последних минут. Без сомнения, фраза была заимствована у хозяина Дома, который еще не появился. Особенно весело смеялись у шляпных коробок.

Вокруг шли приготовления к спектаклю. Ряды продолжали заполняться, за исключением нескольких кресел в центре: по всей видимости, эти места предназначались тому, кого называют Presidencia на площади Торо в Мадриде. Иллюзия корриды дополнилась появлением молчаливого розовощекого блондина, он был завернут в белое полотно и как шпаги нес десяток зонтиков. Он положил их на стол для украшений и удалился. Место Кристиана Диора выделялось особым устройством.

Справа и слева с подлокотников кресла свисали два кармана из небеленого полотна. Моя соседка объяснила, что они предназначены для карандашей и ластиков. Спереди на табурете лежали две длинные пачки бумаги и шесть карандашей с ластиками, наточенные как кинжалы. На сиденье – тросточка с золотым набалдашником.

Я ожидал прочитать на спинке кресла «Кристиан Диор», как обычно пишут «Рене Клер», «Абель Ганс» на креслах в киностудиях. Ничего. Одна лишь табуретка неожиданно была подписана «Ноэми». Я снова спросил у соседки, которая хихикнула, поняв, что я не из профессии: «Ноэми – имя работницы, у которой одолжили это сиденье». Обескураженный, я снова погрузился в молчание.

В этот день было очень жарко, и снаружи, под каштанами, асфальт, должно быть, расплавился. Одна из дам угрожала другой:

– Ты сможешь выпить холодного пива не раньше восьми часов вечера!

На моих часах было 1:45.

Какой-то предусмотрительный господин разложил на камине три пачки сигарет, блокноты, карандаши и спички. Наконец кто-то произнес:

– Закончится в полночь.

Все устроились как для дальнего путешествия. Тем временем люди продолжали входить и выходить, послушные какому-то ритуалу, секрет которого был мне неведом. В этот момент появилась гордая женщина, великолепно одетая, в шляпе и с драгоценностями, вызвавшая общий энтузиазм. Повсюду послышались возгласы:

– Шляпа Брикар! Модель Брикар! Прическа Брикар! Платье Брикар! Элегантность Брикар!

Вне всякого сомнения, коррида сейчас начнется. Особа, вызвавшая такой интерес, исчезла так же внезапно, как и появилась, чтобы снова возникнуть через мгновенье, все также великолепно причесанная, в голубой вуалетке, но на этот раз одетая в белый халат. Я с удивлением увидел на ее воротнике надпись, такую же необычную, как «Ноэми» на табурете: блуза была помечена именем «Глория». По всей видимости, мне предстоит узнать еще много тонкостей.

Потом появилась девушка. Она толкала перед собой некий допотопный аппарат, на роликах, с огромным треножником, покрытый, как и все остальное, белой тканью. Представьте себе: в начале века фотограф устанавливает на пляже свой громоздкий фотоаппарат. Может, нам что-нибудь покажут на одном из многочисленных экранов, развешенных по всему помещению?

Пуговичка – так все звали эту молоденькую девушку – приподняла ткань, и под ней оказался всего лишь лоток с пуговицами, похожий на прилавок с почтовыми открытками. И снова ожидание, но что-то – шуршание занавесей, шум передвигаемых стульев – выдавало, что представление сейчас начинается.