Провинциальная муза - Оноре де Бальзак

— Спасибо! — сказала она, поднимаясь и протягивая руку Лусто. — Ваше доверие мне так дорого… О! Давно уже у меня не было так отрадно на сердце.

Лусто взял ее руку и нежно прижал к груди.

— Капля воды в пустыне и… от руки ангела!.. Господь все устраивает на благо!

Сказано это было полушутливым, полурастроганным тоном; но, можете поверить, — это было так же прекрасно, как игра на театре, как игра Тальма в его великолепной роли Лейстера,[69]где все держится на нюансах такого рода. Сквозь плотное сукно рука Дины чувствовала, как бьется сердце Лусто; оно билось от радости, ибо журналист ускользал от ястребиных когтей правосудия, но оно билось также и от весьма понятного волнения, вызванного в нем Диной, которой богатство, казалось, возвратило молодость и свежесть. Г-жа де ла Бодрэ, украдкой разглядывая Этьена, заметила вдруг в его лице отсвет всех радостей любви, воскресших для нее в этом трепещущем сердце; она попыталась, один только раз, глубоко заглянуть в глаза того, кого так любила, но жаркая кровь хлынула по ее жилам и бросилась ей в голову. И снова, как на набережной Кона, двое любовников обменялись тем жгучим взглядом, который когда-то дал смелость Лусто измять кисейное платье. Журналист привлек к себе Дину за талию, она подалась, и две щеки соприкоснулись.

— Спрячься, мать идет! — вскричала испуганная Дина и побежала навстречу г-же Пьедефер.

— Мамочка, — сказала она (это слово было для суровой г-жи Пьедефер лаской, перед которой она никогда не могла устоять), — хотите сделать мне большое удовольствие? Велите заложить коляску, поезжайте к нашему банкиру, господину Монжено, с записочкой, которую я вам дам, и возьмите у него шесть тысяч франков. Идемте, идемте, речь идет об одном добром деле, идемте в мою комнату!

И она увлекла за собой мать, которой, видимо, очень хотелось узнать, кого ее дочь принимала в будуаре.

Два дня спустя у г-жи Пьедефер было важное совещание с приходским кюре.

Выслушав сетования старой матери, пришедшей в отчаяние, кюре сказал поучительно:

— Всякое нравственное возрождение, не подкрепленное глубоким религиозным чувством и достигнутое не в лоне церкви, построено на песке… Все обряды, предписываемые католической верой, требующие усердия и столь мало понятые, служат необходимыми препонами, укрощающими бури дурных страстей. Добейтесь же от вашей дочери выполнения всех религиозных обязанностей, и мы спасем ее…

Через десять дней после этого совещания особняк де ла Бодрэ опустел. Графиня и ее дети, ее мать и домочадцы, к числу которых она присоединила наставника, — все уехали в Сансер, где Дина пожелала провести лучшее время года.

Говорят, она была очень мила с графом.

Париж, июнь 1843 г. — август 1844 г.