Зеркало тьмы - Уильям Дитрих

Драгут оглядел меня с ног до головы.

– Она будет очень разочарована. Колодец не пошел вам во благо.

Я приложил все усилия, чтобы мой голос не дрожал.

– Аврора Сомерсет всегда недовольна. Это ее природа.

– Смотри, чтобы твой язык не лишил тебя твоего последнего шанса, американец.

Иногда я просто не могу держать себя в руках, и моя наглость постепенно возвращалась ко мне. Я завидовал тому, как он поглощал финики, в то время как я сходил с ума от голода.

– Стать рабом этой женщины, как вы?

Его лицо потемнело.

– Я не раб; я скорее умру, чем стану рабом.

Я вздохнул.

– Триполи – это нация рабов. Я понял это, всего-то пройдя от порта до темницы. Бесконечные касты, одна дрожит при виде другой. А ваши женщины в своих мешках на головах прячутся, словно страдают от проказы. Драгут, вы никогда в своей жизни не чувствовали вкус свободы.

– Напротив, месье Гейдж! – раздался новый голос, и я мгновенно развернулся.

Дверь в тронный зал была открыта, и в дверном проеме стоял тот самый мужчина, которого я видел на белом коне на рынке рабов, – сам паша Юсуф Караманли. Как я уже говорил, он был красив и находился в прекрасной форме; за широким поясом у него торчал кинжал, а на боку висел меч. От него веяло уверенностью человека королевских кровей. По бокам за ним неотступно следовали два огромных стражника, блондин и негр. Его пояс был украшен бриллиантами, а на тюрбане сверкал изумруд размером с яйцо малиновки, который решил бы все мои финансовые проблемы до конца дней, если б только я мог найти способ стащить его. На его лице отпечаталась жестокость, присущая мужчинам, умудряющимся сохранить власть в атмосфере опасности, войн и предательства. Он опустился на европейский трон, а янычар ударил меня сзади по ногам, заставив упасть на колени перед ним. Мою голову пригнули к полу в знак поклонения.

– В этой стране все мужчины пользуются свободой знания своего места и роли, в отличие от хаоса демократии, – продолжал Юсуф с терпеливостью школьного учителя. – А наши женщины пользуются свободой, которая вашим женщинам и не снилась. Да, их тела и лица скрыты от чужого взора, но это означает, что они могут передвигаться по городу, не боясь быть узнанными, что освобождает их от зловредных сплетен и неодобрительных взглядов. За своими вуалями и платками они обладают свободой, которой не имеет ни одна француженка или американка. Они – госпожи в своих домах, и в вечерней прохладе выходят на закрытые от чужих взглядов крыши, чтобы беседовать друг с другом и воспевать мир, свободный от мужских домогательств. Ни одна женщина в мире не хранит секреты так надежно, как мусульманки, и ни одна женщина не может наслаждаться таким же счастьем и защитой со стороны своего мужа. Вы сами увидите это, если примете тюрбан. Мы живем в гармонии и безмятежности, непостижимых в Европе.

Я поднял голову.

– Мне уже довелось испытать безмятежность Авроры.

– Ах, да. Леди Сомерсет… уникальна. И она не мусульманка.

– И вам ей сказать больше нечего – по крайней мере, пока, – добавил Драгут. – Это может подождать, пока у вас или ваших компаньонов не произойдет внезапного просветления сознания. Сейчас же я привел вас для того, чтобы вы побеседовали с кем-то другим, а мы, наконец, выяснили, можем ли все еще стать партнерами.

– У нас нет ничего из того, что вы хотели бы узнать.

– Четверо ученых ничего не знают? Сомневаюсь.

– Если б и знали, это знание умрет с нами. Я выбрал честь, нежели бесчестие. – Я склонен к преувеличениям и драматизму, если рядом нет никого, кто мог бы поставить меня на место.

– Да неужели? – Капитан один за другим облизал пальцы, сладкие от фиников, и внезапно вскочил на ноги. Я заметил, что он все еще носил пистолеты Кювье за поясом. Стражники тоже были вооружены, готовые в любой момент ринуться в схватку, словно сжатая пружина. Оружия у них хватило бы для ограбления почтового поезда, а это значит, что мне не особенно доверяли. – Я уважаю людей чести, – сказал Драгут. Он постучал по двери, в которую несколько минут назад вошел Юсуф. – Им можно доверять, они поступают правильно.

Раздался щелчок замка, затем скрип, и тяжелая дверь распахнулась. В комнату вошел дородный бледный, бритый наголо раб (евнух, я так понял – кастрированный мужчина, которому позволялось входить в гарем), важный настолько, словно рангом превосходил пиратского капитана и его солдат. Он пал ниц перед Юсуфом, коснувшись пола лбом. И в следующее мгновение еще одна фигура скользнула мимо евнуха, встав в лучах ослепительного солнца, словно ангельское видение.

И тут все чувства покинули меня, остался только шум в ушах. Мои колени внезапно ослабели настолько, что я чуть не упал.

Это была Астиза, моя потерянная любовь из Египта, прекрасная, как никогда.

Рядом с ней стоял маленький мальчик возрастом немногим старше двух лет, одетый, как маленький султан. Он смотрел на меня с ярким осторожным любопытством во взгляде.

– Здравствуй, Итан, – мягко сказала Астиза. – Познакомься, это твой сын, Гор.

Астиза была такой же прекрасной, какой я ее помнил, – средиземноморской красавицей с греческими и египетскими чертами. Она выбрала высокую прическу для нашей встречи, и ее шелковистые волосы были заколоты золотой заколкой. В ее темных, глубоких глазах можно было утонуть; они блестели пронзительным интеллектом, который некоторых мужчин мог и напугать, но меня лишь завораживал и манил. Она не обладала традиционной красотой, как Аврора Сомерсет, но обладала характером в тысячу раз сильнее, а ее губы и немой вопрос в глазах указывали на глубину эмоций, неизвестную английским аристократкам. Астиза имела стальной стержень, но при этом оставалась женственной и уязвимой. И хотя она, казалось, всегда была готова раствориться в небытии (ох уж эта ее независимость!), она когда-то нуждалась во мне, изумленная своим влечением ко мне столь же сильно, сколь я не мог понять ту силу, с которой меня тянуло к ней. Между нами словно постоянно пробегал электрический разряд, мы понимали надежды друг друга без слов, и я никогда не испытывал таких чувств ни с одной другой женщиной. Стройная, уверенная в себе, она была одета в арабские платья, серебряные сандалии и золотые украшения и казалась мне прекрасным сном после мертвенной бледности Омара и ужаса его темниц.

При всем этом должен признать, что я лишь мельком окинул взглядом ее очаровательную фигуру, но не смог отвести глаз от маленького создания, стоявшего рядом с ней. Существо представляло собой мальчишку лет двух от роду с небольшим, ниже, чем наполеоновский Красный карлик, с копной непослушных волос, столь волшебно и волнующе походивших на мою собственную шевелюру. Мой сын! Я и не знал, что у меня есть сын. У него были гипнотические глаза Астизы, горделивая осанка и моя дерзость. Он не пытался спрятаться за юбками моей старой любви, но смотрел на меня с оптимистичной настороженностью ребенка, созерцающего странного, но не безнадежного взрослого – ведь я мог оказаться как дары приносящим, так и абсолютно бесполезным для него дядей. И будь я проклят, если лицо этого проказника не напоминало мне мою собственную физиономию – факт, который я отметил одновременно с тревогой и гордостью.