Укусы рассвета - Тонино Бенаквиста

— У нее есть заглавие, у этой штуки?

— Пока нет. Вообще-то мне хотелось бы назвать ее «Зеркало без амальгамы».

— Лучше уж «Зеркало для бойни». Там не хватает последней главы — вашего возвращения.

Нет, он предпочел бы обойтись без нее.

— Я решился наконец вернуться во Францию, чтобы увидеть тех, кого оставил здесь. Это было неодолимо. И еще одно — я не расставался с мыслью опубликовать свои мемуары.

— Опубликовать это? Вы шутите?

— А что мне терять? Эта рукопись — мой голос, голос, который мой сын, быть может, услышит когда-нибудь, ибо я писал для него. И в то же время мне безумно хотелось отомстить тем подонкам, которые обрекли меня на паранойю до конца дней. Я думал, что книга послужит мне гарантией безопасности.

— Поклянитесь, что вы при этом не думали о деньгах.

— Ну отчего же, я и об этом думал. Такое могло потянуть на миллионы долларов. Но эти деньги предназначались тем, кого я оставил во Франции. Это было последнее, что я мог бы им завещать. Однако о публикации не могло быть и речи: ни один издатель не отважился бы на это.

И он безнадежно пожал плечами.

— Короче говоря, я вернулся во Францию благодаря моему таиландскому приятелю, который занялся абсолютно всем: предоставил мне здесь свой собственный дом, даже предложил помочь отыскать моих близких, но тут я отказался. Это было мое и только мое дело. Приехав, я тотчас же отправился к Реньо; там-то я и узнал, что у меня двое детей, и мне стало за них страшно.

— Страшно?

— За шесть лет американцы вполне могли разузнать обо мне все, вплоть до жизни во Франции. И если бы они, на мое несчастье, разыскали Джордана раньше, чем я…

Пауза.

— Продолжение вам известно — как видите, я боялся не зря.

— Вы наняли частных сыщиков и, увидев, что это не помогло, надумали устраивать приемы — только для того, чтобы заманить туда Джордана и Вьолен. Это была ваша последняя надежда, не так ли?

— Да, и мой расчет оказался верен, не так ли, Антуан? Если бы не та вечеринка, я никогда не встретил бы вас…

Меня обуял дикий смех, когда я представил себе все случившееся: хитросплетенная паутина и безобидный мотылек-халявщик, который в нее угодил, переполох среди гангстеров, тайны воровского мира, гонки преследования по всему земному шару в течение десятилетий, куча мертвецов. А в конце всей этой сумасшедшей цепи событий — легкомысленный халявщик, любитель дармового шампанского.

— Я дорого заплатил за ту вашу вечеринку. Слишком уж она оказалась трудоемкой для такого бездельника, как я. Если бы Бертран не настоял, я бы давно послал все к чертям. Этот идиот Бертран…

— Я знаю.

За один этот день я наверстал упущенные годы. Еще сегодня, в семь утра, я был молод.

* * *

Когда американцы давали мне инструкции, я был не в том состоянии, чтобы обсуждать их. Они выбрали для встречи уголок бульвара между площадями Бастилии и Республики, в десять вечера. Их машина уже на месте, наша подъезжает. Бомон нервничает, обливается потом; я предвидел это и потому сам сел за руль. По пути сюда я пытался отвлечь его, разговорить, успокоить, а заодно успокоиться сам и хотя бы приглушить мерзкое чувство отвращения, которое не отпускает меня с самого утра.

— Сегодня я видел, как умирал человек.

Он меня не слышит. Выкатив глаза, он ищет взглядом своих детей на заднем сиденье встречных машин. Сейчас он увидит их — в первый раз. Эта мысль сводит его с ума. Я пытаюсь представить себе слова, которые он скажет, всего несколько коротких фраз, не больше, — ведь те не дадут ему произносить речи. «Плоть от плоти моей, сын мой, дочь моя, я не тот, каким вы меня представляли, я гораздо хуже, но я люблю вас, люблю до безумия, хотя жизнь сделала из вас полумертвецов, а из меня последнюю сволочь».

— Эй, Бомон, очнитесь! Видите вон того парня с волнистой шевелюрой и физиономией грустного клоуна? А рядом девицу с распухшим от слез лицом — даже заподозрить трудно, какая она красивая. Вот они, ваши детишки.

Но он ничего не слышит, только бестолково машет руками; его лицо перекосил нервный тик, рот оскален в бессмысленной усмешке. Наверное, и я выглядел не лучше в то знаменательное утро, когда валялся в ногах у Бертрана, умоляя отпустить меня на волю.

Стюарт знаком велит мне парковаться на другой стороне улицы.

— Ну, теперь ваша очередь, Бомон. Они не выпустят ваших детей из машины, уговор такой: вы подсядете к ним, на заднее сиденье, и только тогда им разрешат выйти. И кончено дело. Сымпровизируйте что-нибудь, попробуйте обнять их, сказать пару слов — ведь это ваша первая и последняя встреча.

Он дрожит. Он не видит и не слышит меня, он словно во сне и рвется наружу; я удерживаю его за рукав. Он решил сдаться, сдаться безоговорочно, раз и навсегда. В надежде обнять тех, кого наконец встретил.

И лишь в тот миг, когда он вышел из машины, я вдруг вспомнил, что мы упустили одну мелочь, сущий пустяк.

— Бомон, вы забыли свое обещание! Вы не уйдете, пока не скажете мне, где Бертран. Точный адрес…

Он смотрит на меня как безумный, как пьяный, он вырывает руку, но я не отпускаю его, он готов убить меня, ведь я задерживаю его встречу с прошлым, которое ждет его там, в машине, и с будущим, которое ему уготовили и которое продлится не более минуты. Или всего несколько секунд. А я для него уже нуль, ничто, надоедливый паразит.

Но я его так просто не отпущу, я вцепился ему в рукав, тоже вне себя от бешенства.

— Скажи мне, где ты его спрятал, дерьмо собачье! У нас же был уговор! Из-за этого погиб Этьен, сволочь ты последняя…

Он рванулся так, что я вскрикнул, выдернул руку и бросился через улицу, прямо между машинами, которые заглушили гудками мои крики. Господи боже!..

Я выскочил следом за ним: нет, так не пойдет, я слишком дорого заплатил, я выбью из него этот адрес, мерзавец, какой мерзавец!.. Автомобильный поток преграждает мне путь, да вы что, спятили все, дайте пройти, я ничего больше не боюсь, и уж тем более вас, я заплатил сполна, я постарел, а вы хотите раздавить меня как никчемного паразита, я больше не паразит!.. Гляжу поверх несущихся машин: Бомон о чем-то говорит с теми, внутри, но никто не выходит, тогда он наклоняется и протягивает в окошко свою рукопись, я различаю морду Стюарта, но мне плевать, меня тошнит от этого спектакля, кровь бросается в голову, в глазах красный туман, я выкрикиваю имя Бертрана, передо мной тормозит машина, шофер осыпает меня проклятиями. Я перебегаю улицу. Стюарт уже включил мотор, старик сидит сзади, я вцепляюсь в ручку запертой дверцы; сейчас вся эта подлая банда уйдет у меня из-под носа, а я останусь тут, ну нет, не выйдет, я преграждаю им путь и, истошно вопя, колочу по бамперу. Рикки высовывается из машины.

— Get out you fucker! I'm gonna kill you[43]!