Специалист по нежити - Кирилл Григорьев

— Валить? — уточнил Расул.

— Давай!

Расул неуловимым движением вскинул автомат. Парень замер, округлив глаза, а через мгновение забился в танце, рождаемом пулями.

Девушка, сидевшая сзади ошеломленно приподнялась на сидении. Под ногой Вадима что-то хрустнуло, и она обернулась.

— А вы…? — начала девушка, когда Немченко выстрелил ей прямо в лицо. Все неверно, подумал Вадим. Все опять пошло неправильно! Гильза звонко цокнула о машину. Вторая пуля, вошла в затылок передней пассажирке. Лобовое стекло, словно берег волной прибоя, окатило черным.

И вдруг Вадима пронзила страшная мысль. Он рывком поднял девушке голову. Впереди сидела не Машка. Ну, конечно, это была не дочка! Очень похожая на нее девушка с длинными белыми волосами и развороченным лбом. Немченко захотелось прямо здесь упасть на колени и воздать молитву. Господи, спасибо тебе! Спасибо, что это не Машка! Это девушка, выбравшая себе неверного и глупого спутника.

Немченко трясущимися руками достал фляжку из внутреннего кармана. Свинтив крышку, жадно присосался к горлышку. И уже на втором глотке внезапно подумал о Гарине. Черт возьми, если у нас все так неловко, может быть у него, хотя бы, все идет без сбоев? Или проклятие Голоса настигло и его?

1

— Легко пришить какого-нибудь придурка когда под рукой добрая «пушка». Но это для сопляков. Настоящий мужик должен ощущать. Что можно почувствовать, когда посылаешь пулю в лоб? Ровным счетом ничего. Ты думаешь, эти размалеванные, обсаженные деревцами, что твоя клумба и гордо именующие себя снайперами, настоящие мужчины? Они просто стрелки в тире. Это не для меня. Я надеюсь, и ты скоро поймешь, что доброе лезвие, скользкое от теплой крови, всегда приятнее, чем пистолет, каким бы модным он не был. Что может сравниться с возникающим единством, когда его тело повисает на твоей руке, когда пульс на мгновение становиться общим, когда его зрачки говорят тебе больше, чем они кому-либо говорили за всю свою лживую жизнь? Ты понимаешь, о чем я, малыш?

— Об убийстве, — произнес Сергей, — ты говоришь об убийстве.

Гарин вздохнул, пристально посмотрел на него и покачал головой.

— Я говорил об искусстве, — произнес он. — Я говорил об искусстве, древнее которого на этой сраной земле ничего нет. А ты, дружок, ничего не понял.

— Мне нравятся пистолеты, — пожал плечами Сергей, — Никакой грязи и возни. Сделал дело — и сваливай. Я не люблю кровь.

— «Пушки» иногда подводят, — сказал Гарин, — как в нашем случае. Если бы его отведала Киса, хрена с два он бы сейчас бегал. «Пушками» хорошо подготавливать. А что касается крови… Что ты о ней можешь знать?

Он вытащил смятую пачку «Мальборо», посмотрел прикуривающему ковбою в лицо и щелчком выбил сигарету. Сергей чиркнул зажигалкой и на мгновение язычок огня осветил подбородок Виктора и его тонкие злые губы. Бреется он всегда, черт, подумал Сергей. Как у него так получается? Я могу хоть весь день рожу скрябать и все без толку.

Гарин глубоко затянулся, и сизый клуб дыма повис между ними, как туман.

— Смешно, — произнес он, — говорят, этот самый мальборийский ковбой с пачки докурился и умер от рака легких. Поэтому скоро сигареты будут выпускаться в траурной рамке.

— Погоди, — растерялся Сергей, — мы же только что говорили об оружии. Или нет, постой… Об искусстве убийства…

Гарин вновь затянулся и даже в темноте салона Сергей ощутил на себе его режущий взгляд.

— А нечего об этом больше говорить. Ты еще не дорос, малыш, до этого разговора. Зачем метать бисер…?

Вот тебе раз, подумал Сергей. Он посмотрел внутрь.

В голове Виктора проносились странные обрывки воспоминаний.

Вот он стоит у кого-то дома, вот лицо незнакомого молодого парня, еще чье-то лицо. Сергей выскользнул. Он не любил просматривать Гарина, боясь увидеть что-нибудь такое, что навсегда оторвало бы его от этого странного, страшного и такого притягательного человека.

— Так ты думаешь, что это был двойник? — осторожно спросил Сергей.

— А… — Гарин повернулся и внезапно схватил Сергея за руку. В глазах его появился лихорадочный блеск. — Пойми, бога ради. Я мучаюсь. Я всегда верю себе. Без этого нельзя. Я никогда, слышишь, никогда, не ошибаюсь. Не ошибался. Черт, я сделал на поляне того, кого надо. Это был тот, кто должен был быть. Никакой не двойник. Понимаешь? Я его сделал, а он разгуливает по Москве. Кто этот человек? Бог, дьявол? Я не смогу жить спокойно, пока этого не узнаю. Кто он, черт?

Сергей молча выдернул руку.

— А ты перекрестись, — сказал он. — Совсем чокнулся…

У него зазвонил мобильник. Он словно разорвал напряженную тишину, повисшую в машине. Ну, слава богу, подумал Сергей и раскрыл трубку.

Это была Рита.

Она стояла где-то далеко, на окраине славного города Анталия в телефонной будке, пропитанной ночной прохладой и приходящий в себя после раскаленного солнечного дня, после нескончаемого потока орущих, кричащих, плачущих и спокойных людей, людей, которые воздвигли там, у дороги эту будку и забыли ей рассказать о смысле ее, будочной жизни. Она была свидетелем стольких трагедий, стольких расставаний и ссор, что простой, рядовой телефонный разговор с Москвой уже не вызывал в ней никаких эмоций и былого интереса. Эта будка уже устала и хотела на покой. Из нее и звонила Рита.

Сергей немедленно представил как она там стоит, упершись спиной в толстое стекло и задрав ногу на стальную раму, зайка моя, в коротких джинсовых шортах и голубой блузке с белой звездой на красивой (даже через блузку) груди, рядом неизменная сумка, в правой руке телефонная трубка, в левой только что зажженная сигарета (меня нет, курит напропалую) и пристально вглядывается в дисплей телефона, словно пытаясь помочь соединиться побыстрее. Господи, как же я соскучился, подумал он. Как мне без тебя плохо, мышонок…

— Привет, — сказала Рита просто, — как твои дела?

Его захлестнуло нежностью. Сергей бы хотел рассказать ей, как ему тоскливо, особенно по вечерам, как он вспоминает ее улыбку, ее жесты, ее слова, как иногда, на улице, он принимает за нее других девушек, немедленно пугаясь тому, что вот она прилетела и даже не известила его, как в горле подчас застревает комок при звуке ее голоса в телефонной трубке и как этот проклятый комок выдавливает из глубин души на глаза слезы. Он мог бы рассказать ей, как он ее хочет, любит и ждет, что для него уже никого нет на свете кроме нее и что живет он только скорой надеждой на ее возвращение. Он мог бы говорить с ней часами.

Вместо всего этого он, стиснув зубы и покосившись на Гарина, курившего с отсутствующим видом и аккуратно стряхивавшего пепел в открытое окно, сказал: «Нормально».

— Я соскучилась, — сказала Рита.

— Я тоже.

— Все время вспоминаю, как ты приезжал. Здорово было, правда?