Бродячая Русь Христа ради - Сергей Васильевич Максимов

снох только на время исправляются от обычной и привычной своей беспечности и страсти таскаться по подоконьям с коробками. Но до сих пор еще не видели примера, чтобы сделались они настоящими людьми и добрыми хозяйками. Взятая туда, где нищенство предосудительно и занятие им зазорно, сыто накормленная и одетая куколкой, она ищет случая - как бы выскользнуть из глаз и, воспользовавшись темнотой сумерек, одеться в лохмотья. Не успеют домашние спохватиться, как она уже побрела в соседнее селение за милостынькой. Ни ласки мужа, ни советы свекра, ни упреки золовок и свекрови не в силах победить страсти, одинаковой с той, которая тянет кабацкого завсегдатая сглотнуть хоть капельку винца из стаканчика, выпитого прохожим посетителем. Как праздник, а в особенности летом, когда оставляют ее, отбившуюся от рук лежебоку, домашние, ушедшие в поле на работу, она оболокается в лохмотья, надевает кузов и тащится к наслаждению - постучать в подоконник и поныть под окнами, поскучать на свою нищету в избах доверчивым беззубым и глухим старухам и несмышленым ребятишкам - было бы только кому слушать. Она не прочь и стянуть плохо лежащее. Честной семье немало достается труда разыскивать потом тех, кого она обидела, и возвратить то, чем она обездолила. Некому на нее и пожаловаться. Не идти же в ее родную семью, где все по тому же и по-старому: «опять мужичок пойци хоцет» на такой же промысел, и сам «отечь не сышшет», куда забрался сын, и «где его найци, не ведат» (говоря их же своеобразным наречием). У шуваликов заводилось даже такое правило, что «кто плохо добывает, за того и девка не пойдет замуж». У этих, как и у одоевских (в отличие от калунов), установился обряд артельного дележа сборов, тотчас же по возвращении вечером на ночлег, на равные части и с тем, что устраивается складчина на выпивку и закуску (и эти привыкли сладко поесть, а шувалики, сверх того, заявляют московское пристрастие к чаю). Тут же, на постоялом дворе, устраивается взаимное угощение до особого безобразия (имеющего название нищенского), если нищеброды в подвалах и чердаках «шиповского малинника» или в «железниках» (на железинском подворье) понадеялись на московских чудотворцев. Тут только и дозволительны для подмосковных шатунов те веселые праздники, которые калуны имеют право отправлять на родине в открытую и широкую. Зато в Москве для таких дел не только раздолье, но и определенный порядок по известной программе.

Раннее утро. Жильцы этих притонов всякого сброду, где нищие безразлично смешиваются с ворами-жуликами, спят вмертвую. Нищие встают, ударили к заутреням. Редкий поднялся здоровым и бодрым: трещит голова. Заутрени еще не отошли, надо торопиться постучать в аптеку - в кабак; там к этому стуку прислушались и по ударам знают, что просится самый почетный и любимый посетитель заведения - нищий, успевший оглядеть всю окольность. Городового не видать - спит.

Опохмелился нищий и немного захмелел - не беда: на церковной паперти не станет соваться к носу подающего, а на почтительном отдалении вытянет руку. Если он не выдержит в кабаке и прорвет его, то потащится опять в ночлежную спать, в карты играть, песни слушать, сам разговаривать.

К полудню - работа: лавки открыты по-московски - настежь, к тому же и трактиры отперты.

Богатый купец оставил на помин души своей большой капитал; его помаленьку меняют на великое множество медяков целыми мешками. Приказчики ставят во дворе, у калитки, стол и на него деревянный ящик. Всякий пролезает сквозь калитку, берет дачу, крестится кулаком и, отходя, обдумывает, как бы в другой раз пролезть. Одна нищенка выдумала: сгребла пробегавшую сучку, завернула в тряпицу и поднесла, чтобы дали двойную дачу, да собака залаяла, а следом за ней и она сама завизжала.

В полдень в «железниках» нет никого - все за делом. Вечером - опять все налицо: продают желающим собранное, меняются выпрошенной одежонкой, на деньги играют в карты. Слабые вообще до женского пола, нищие любезничают с пьяной проживалкой до того времени, когда хозяева оберут за ночлег деньги, - шабаш: буйному сонмищу переставать пора, надо стихать.

Хозяин огни погасил, оставил лишь один ночник, который только трещит и воняет, но не светит - не его это дело. Спать пора. Опять ночлежники попали в то колесо, которое называется беличьим: стучит, кружится, вертится, а конца ему нет.

У этих - каждый день тысячи раз имя Божие на языке, но в самом деле про Бога они совсем забыли, в новое (и последнее) отличие от простодушных калунов. Калуны Бога помнят и Его боятся, конечно, по-своему. При всей нравственной испорченности они богомольны и усердны к той церкви, где крещены и повенчаны. Собравшись на промысел или возвратившись домой, калуны служат молебны или панихиды по умершим родителям, ставят большие свечи к местным иконам. «Чтобы толк был от молебна», заказывают его отдельно от других. Каждое воскресенье таких молебнов перепоет после обедни голицынский священник не меньше сорока. Один калун заказал и вывез из Саратова иконы на все семейство: всех ангелов наличного числа членов.

- И уж как же калуны молятся со всем семейством, когда служат молебны! - говорит один еженедельный наблюдатель и свидетель этих обрядов.

- Молятся до поту лица. Отслужив один молебен, калун встает с колен и, тыкая пальцем в какую-нибудь икону, проговорит: «Вот этому, батюшка, служите, и еще этому» и т. д., пока всех переберут. Таких оригиналов много.

Того же самого про Адовщину сказать нельзя (а про шуваликов в этом случае и вспоминать напрасно). В темном и черном углу Адовщины совершилось даже совершенно противоположное явление. Будучи плохими православными, они охотно переходят в старую веру и придерживаются самого крайнего раскола, какова беспоповщина, а в нем самого упорного толка - Спасова согласия, в том его подразделении, которое отрицает все (нетовщина) и утверждает только одно: что царство Антихриста уже настало.

- Нам это, при нашем деле, - говорят они, - повадней, чем кому-нибудь другому...

Тем не менее довольно ясно и то, что Судогодский уезд и его «черная сторонушка» как раз примыкают к той обширной области, где начинается эта вера «по Спасову согласу», в особенности удачно (и почти исключительно) угнездившаяся по Оке и правому берегу Волги за Нижним, далеко на низ. Хорошо и полезно это согласие Адовщины на «нетовщину» тем, что и она любит тайную милостыню и хранит обычай «тихого подаяния». Спишь себе, а богатый одновер, какой-нибудь шуйский купец, задумал такую милостыню во избежание какой-либо беды и напасти: кто заболит, то во здравие того;