Ты самая любимая - Эдуард Тополь

When a little blue bird,

Who has never said a word,

Starts to sing: «Spring! Spring!..»

Все дальше и дальше улетали они от голубого шарика Земли, но песня ширилась и летела вместе с ними по Млечному Пути:

Когда крохотная птичка,

Которая никогда не поет,

Вдруг начинает петь: «Весна! Весна!»,

И когда голубой колокольчик

Даже в глубине ущелья

Начинает звенеть: «Динь! Динь!»,

Это значит: природа

Просто приказывает нам

Влюбиться, о да, влюбиться!

И тогда птицы делают это!

И пчелы делают это!

И даже необразованные мошки делают это!

Так давай же займемся этим!

Давай любовью займемся, детка!

Поверь, что шимпанзе и в зоопарке делают это,

И австралийские кенгуру делают это,

И высоченные жирафы делают это,

И даже тяжеленные гиппопотамы делают это!

Let’s do it!

Let’s fall in love!

И самые респектабельные леди делают это,

Когда их призывают на то джентльмены!

Даже европейские математики делают это!

И даже блохи делают это!

Let’s do it!

Let’s fall in love!

Ушла песня, растворилась в космическом мраке…

Тишина.

Но вдруг, после паузы, в этой тишине и мраке — пронзительный школьный звонок. И — оглушительный топот ног, как от стада гиппопотамов. Но нет, это не стадо гиппопотамов, это школьники несутся по школьному коридору. И в числе этих школьников — Сергей и Валера, сыновья Пачевского. Как оглашенные бегут они по коридору… выскакивают на школьный двор и вдруг… Маленькая, не старше пяти лет, девочка с личиком ангелочка заступила им дорогу и сказала старшему: — Мальчик! А, мальчик! Как тебя звать?

2005

По ночам, перед рассветом ей регулярно снились грохот стрельбы, взрывы, крики, мат и стоны. И свой собственный безмолвный крик ужаса: «МУСА-А-А! НЕ УМИРАЙ!.. НЕ УМИРА-АЙ!..»

От этого крика Зара просыпалась, рывком садилась в постели.

Вокруг была тишина и утренний солнечный свет.

Зара вставала, с трудом выходя из ночных кошмаров, умывала лицо с огромными черными глазами, гребнем расчесывала густые волосы. И в старом узком зеркале на стене видела свое тело — стройную фигуру с маленькой грудью, узкую талию, длинные ноги. Но глаза ее не выражали при этом ни радости, ни гордости, а скорее — безразличие…

Тут откуда-то издали звучал утренний рог — молитвенно и протяжно.

Прервав утренний туалет, Зара облачалась в глухое черное платье и повязывала на голову черную косынку. Шептала слова короткой молитвы и выходила из дома.

Слева и справа вдоль горной реки стояли такие же дома-сакли чеченского аула, а сразу за ними — горы до горизонта.

Мимо крикливого петуха на заборе, мимо кур и козы она выходила на улицу и шла по ней, глядя только вниз, себе под ноги. Но слышала негромкий разговор соседок — пожилых, с венозными ногами. Выбивая свои паласы, моя посуду и доя коз, они говорили, глядя на нее, Зару:

— Черная вдова…

— Засохнет теперь…

— Лучше бы их вместе убило…

— Нет, Аллах ее сохранил, чтобы отомстила. Месть — это святое…

Зара проходила мимо.

Сразу за деревней было маленькое кладбище на горном склоне, два десятка старых и несколько новых могил. Зара останавливалась перед одной — совсем свежей, с рыхлой землей и временной табличкой «Хамзатов Муса. 1980–2005». Смотрела на эту могилу, губы шептали слова молитвы, а глаза наполнялись слезами.

В то утро у края кладбища остановился потрепанный и пропыленный «газик». Мужчина за рулем повернулся к сорокалетней женщине в черном платке, сидевшей на заднем сиденье, кивком головы показал ей на Зару.

Женщина вышла из машины, подошла к могиле, у которой молилась Зара, произнесла скорбную молитву и спросила:

— Это муж? Или брат?

— Муж.

— Горе… И давно его?

— Месяц.

— А сколько прожили?

— Год.

— Ребенок есть?

Зара молчала.

— Почему молчишь? — спросила женщина.

— Нет ребенка.

— Не хотели? Или что?

Зара ответила через силу:

— Был… Потеряла…

— Как это потеряла?

У Зары слезы навернулись на глаза.

— Ну, потеряла. На втором месяце…

— А-а!.. — сказала женщина. — Да, это горе… У тебя братья-сестры есть?

— Брат был, тоже погиб.

— А я потеряла мужа и сына. Теперь мы с тобой никому не нужны. Замуж никто не возьмет. Детей не будет. Засохнем. Я из Нижних Гихи, слышала?

— Да…

— Меня Аида звать. У нас большой бой был ночью. Трое мужчин и два ребенка ушли к Аллаху. А прибрать некому. Поможешь?

— Конечно.

— Поехали.

— Прямо сейчас?

— Да. На улице лежат. Грех…

И женщина не оглядываясь пошла к «газику».

А Зара, колеблясь, посмотрела на свой дом вдали… на женщину, без оглядки шагающую к машине… И пошла за женщиной…

Все, что было потом, она помнила так, как в кино показывают бобслей: урывками и под музыку. Только музыка была не киношная, а песни Тимура Муцараева, чеченского «певца шахидизма»:

Я не забуду никогда

Тот бой и бесконечный хаос

И вспоминаю, задыхаясь,

Друзей, ушедших навсегда.

Под эту песню в разбитом горном ауле Зара помогала хоронить погибших… А песня звучала:

И вновь суровые гробницы

Растут из пепла и огня.

Но, павших братьев хороня,

Мы не забудем эти лица!..

И две ее подруги-шахидки взорвали два пассажирских самолета. А Зара еще читала Коран и молилась со своей наставницей. А в Москве прозвучал теракт у метро «Рижская». Но Зара еще не была готова — на базе боевиков она постигала постулаты джихада о святой обязанности отомстить за мужа, прихватив с собой на небеса как можно больше мунепаков — неверных…

Один из этих неверных — подполковник Климов — возвращался с боевой операции. Два его БМП и тяжелый БТР, грязные, со следами пулевых и осколочных попаданий, спустились с гор к равнине и направились к Ханкале[7].