Бел-горюч камень - Ариадна Борисова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– С праздником, товарищи!
– С Новым годом!
– Ура-а-а-а-а!
Изочка бросилась к окну, приставила палец к закуржавевшей дырочке. Прижалась лицом – на улице темень, про такую страшновато говорят: «Хоть глаз выколи». Расстроилась, что не успела разглядеть оленей и годовую эстафету, но скоро забыла о них. В душе царило недоверчивое ликование: Мария не прогнала спать!
Взрослые закусывали горькое и красное вино, хохотали над анекдотами Петра Яковлевича. Изочка тоже веселилась – забавно было наблюдать, как трясется от сдерживаемого смеха клинышек его козлиной бородки. Потом густым хором пели могучие песни о Стеньке Разине, казаке с Дона и бродяге из Забайкалья, плясали в коридоре под тети-Матренины частушки и кружились парами под дяди-Пашин патефон…
Народ только-только разгулялся, когда сытые до одышки Мария с Изочкой пожелали всем спокойной ночи. Мария потушила верхний свет и зажгла ночник, но не спешила ложиться, села на кровать в одежде, о чем-то думая. Спать не хотелось, за дверью раздавались призывные взрывы смеха и музыка. Взбудораженная праздничными событиями, Изочка прильнула к маминому теплому боку, дерзнула попросить:
– Мариечка, расскажи, как ты училась.
Мария притулилась к спинке кровати, обняла Изочку, и внешний шум словно отдалился.
– Многим в жизни я, доча, обязана отцу Алексию, священнику из поселка Векшняй на севере Литвы. Батюшка приезжал проводить службы в нашем клайпедском приходе и однажды увез меня в Вильно, город недалеко от Белоруссии. В древности Вильно был стольным градом литовского короля Гедиминаса, а во время моей учебы принадлежал Польше. Незадолго до войны Советский Союз возвратил его Литве, и город стали называть по-старому, по-литовски, – Вильнюсом. В Вильно я поступила в школу при русской гимназии, затем училась в ней самой. Директриса у нас была строгая. Утром мы сообща молились в зале, но сперва она осматривала нас и, если замечала у кого-нибудь нечистый воротничок, отправляла пришивать новый. Не было, кажется, никого, кому бы ни разу не попало.
– И тебе?!
– Да, однажды ожидалось какое-то знаменательное событие, и мне досталось за то, что вместо белых лент я вплела в косы темные. Одевались мы в заказную школьную форму, ее покупали родители учеников и Русское общество. Оно же платило и за мое обучение.
– Как это – платило?
– Учеба тогда была платной, Изочка, а Русское общество содержало многих сирот и помогало им получить образование. Общество старалось сохранить для нас русскую культуру и русскую православную веру. Оно настояло на том, чтобы преподавание велось на русском языке. Историю России мы изучали по старым учебникам, хотя в действительности Россия изменилась абсолютно… бесповоротно. Ностальгия старших казалась нам странной, грустной, так же странно и грустно было то, что мы всей душой любили совершенно незнакомую нам родину. Мы, конечно, догадывались о преображенной России. Нет, не догадывались, – мы знали! И хотели знать больше.
– О том, что у нас школы бесплатные?
– Ну да, – Мария рассеянно пригладила ладонью растрепанные Изочкины волосы. – Но и в Советском Союзе бесплатна только начальная школа, доча. За твое обучение в старших классах и институте, если в будущем ты куда-нибудь поступишь, мне придется платить[63].
– А о чем ты узнала здесь?
Мария задумалась.
– Например о том, что в советских учебниках литературы нет ни Достоевского, ни Бунина, ни Блока. Нет произведений лучших зарубежных авторов, давно переведенных на русский язык. Что учебники истории совсем другие, и Закону Божьему детей не учат, потому что в этой стране нет… Христа…
– Ему тут все равно негде жить, – резонно заметила Изочка. – Старая церковь, которая у базара, давно уже стала библиотекой, и крестики носить нельзя. Татьяна Константиновна увидела крестик у Нины Гороховой и велела снять. Сказала, что стыдно октябренку верить в Бога и что только невежественные люди Ему молятся. Если Нина не выбросит крестик, ее на будущий год не примут в пионеры… Мариечка, а ты вежественная?
– Нет такого слова, – засмеялась Мария.
– Но ты же иногда молишься. Я не хочу думать, что ты невежественная, и потом, я тоже верю в Бога по секрету от всех, кроме тебя. Мариечка, скажи честно-честно: Он есть?
– Есть.
– Вам разрешали носить крестики вместе с пионерскими галстуками?
– У нас не было пионерской организации, Изочка, а верить в Бога никто не запрещал. Несмотря на то, что вера у поляков отличается от нашей, власти из уважения к Русскому обществу посещали рождественские богослужения в Свято-Духовом монастыре и Кафедральном соборе, ходили на водосвятие. Под музыку военного оркестра ряды людей с хоругвями и знаменами шли к реке Вилии. На берегу стояли широкие мостки с ледяным крестом посередке…
– Мариечка, не смотри так далеко, а то ты опять не захочешь рассказывать!
– Я же вспоминаю, доча… Пели хоры, и у каждого из нас сердце пело. Прозрачный крест сверкал на солнце, оплывал и плакал, и мы плакали от радости общей молитвы…
– В Вильно справляли только богомольские праздники?
– Почему так решила? Разные были, с театрализованными представлениями, спектаклями, концертами. Русское общество проводило в гимназии очень интересные лекционные циклы, там и кино показывали. А на литературные вечера приходила почетная попечительница Варвара Алексеевна Пушкина…
– Жена Пушкина?!
– Варвара Алексеевна – жена Григория, младшего сына Александра Сергеевича, в то время вдова. Она жила за городом в имении Маркуц. Варвара Алексеевна многих спасала, поддерживала, добрейшая душа, настоящая русская подвижница. Для тех, кто хорошо учился, учредила пушкинскую стипендию, и я ее получала. Два раза мне посчастливилось гостить в имении. Можешь себе представить, я прикасалась к корешкам книг, принадлежавших Пушкину! Варвара Алексеевна не просто его именем жила, она преклонялась перед его гением, дышала его поэзией и до последних своих дней хлопотала о торжествах, посвященных столетию со дня его гибели.
– Его гибель справляли, как праздник?
– Я понимаю, в твоем возрасте кажется противоестественным, что люди отмечают такие печальные даты, но так положено, ведь после смерти великого человека его труды не умирают, и возникает другой отсчет – благодарной памяти. Литературный мир задолго начал готовиться к проведению пушкинских мероприятий. В Вильно работал юбилейный комитет, Варвару Алексеевну избрали почетным председателем. Она уже старенькая была, самой восемьдесят, и не дожила, скончалась за два года до ожидаемого события. Отпевали ее в маленькой часовне Святой Варвары при парке усадьбы Маркуц. Близкие кое-как поместились внутри, мы – вокруг церквушки, людей множество… Снег валил хлопьями, мягкий снегопад, спокойный, без ветра. Башенка над часовней, кусты, деревья, скорбящий народ – все кругом белым-бело – пухом земля… Вспоминаю, и не верится – столько лет пролетело! А через месяц, не успели отгоревать по Варваре Алексеевне, случилась новая большая утрата. Умер Цемах Шабад, наш добрый доктор Айболит. Врач, о котором Корней Чуковский написал свою знаменитую сказку.