Аргентина. Лейхтвейс - Андрей Валентинов

Что еще?

А еще консервы, что приносят каждый день. Но с ними Лейхтвейс разобрался сразу. Бумажные наклейки содраны, но сами-то банки остались!

Одежда, его собственная форма горного стрелка… Ее приносят каждое утро, однако без кепи, ремня и обуви. Последнее весьма разумно, тяжелый ботинок в умелых руках ничем не хуже миски. Нет, определенно лучше!

Увы…

Лейхтвейс прилег на койку, провел ладонью по разбитой до кровавой корки губе. Шутки кончились, ребята! Превращаться в котлетный фарш совершенно не хотелось. А еще парень и в России очень не любил, когда его пытались напугать.

Хватит, отбоялся!

Он закрыл глаза, оставляя мир по иную сторону темной непроницаемой завесы. Итак, пару часов поспать, дав охранникам время расслабиться, потом подъем и пара часов ударного труда. Затем снова отдых, чтобы нервы успокоились и – «нас утро встречает прохладой».

Лейхтвейс вспомнил напарницу-Цаплю, улыбнулся. «…И еще современная, про кудрявую, которая не есть очень рада совсем».

Порадуем кудрявую?

* * *

…Когда внизу заиграла шарманка, Коля уже был готов. Старый царский гривенник зажат в ладони, кобура пристегнута к поясу. Табельный Borchardt-Luger, девять патронов – девять смертей.

Соскочил с подоконника, поправил горное кепи…

Вниз!

Во дворе было людно, знакомец к знакомцу. Вся его курсантская группа, живые и мертвые, офицер из белорусского леса, Цапля при ранце, но почему-то без очков, скалолаз Банкенхоль и даже гауптфельдфебель Шульце. Карл Иванович, куратор и гумилевский герой, выглядывал из окна первого этажа. Заметил – махнул рукой.

Вероники Оршич нет – и не будет. Синеглазая девушка очень далеко…

Девочка в сером платье с маленькой смешной сумочкой на плече пела негромко, но очень выразительно, слова старой песни кружили над двором, словно желтые осенние листья, падали на плечи, скользили по лицу. Но в какой-то миг Лейхтвейс без всякого удивления понял, что песня неведомым образом перетекла в другую, тоже очень знакомую. Только она совсем не для шарманки – и не для старого петроградского двора.

Жаркий летний день исчез, сменившись зыбкой сентябрьской прохладой. Острые желтые листья устилали землю, пропал двор, и все, кто был во дворе. Не стало и девочки, перед ним – незнакомая очень красивая женщина в длинном светлом платье от Мадлен Вионне с тяжелым колье на высокой шее. Прическа под Бэт Дэвис, чужое странное лицо, очень знакомые глаза…

Монетку, серебряный гривенник, Лейхтвейс все-таки успел бросить – в никуда, в черный разверзшийся под ногами водоворот.

– Никодим! – негромко позвал памятный голос. – Никодим!..

Он попытался вспомнить свое имя. Не успел.

3

Прошло не более получаса, но князь уже смирился с судьбой. Кончено! Заблудились, да так, что ввек не вернуться. Камень слева, справа тоже камень, и под ногами он, неровный, в трещинах и выбоинах, словно морское дно. Как только темный силуэт соборной кампанилы исчез за спиной, воды города-океана, неслышно подступив со всех сторон, захлестнули нарушителей ночного покоя и поволокли по улицам-ущельям. Дальше, дальше, дальше, в никуда, в безвестность и безвидность. Пусто, тихо, ни вздоха, ни души, лишь сверху, над плоскими черепичными крышами – недостижимый звездный купол. Тонкий серп серебристой Луны чуть касался черепицы, словно не решаясь воспарить выше.

Камень и ночь. Человеку здесь не место.

Амен!

– Безобразие! Неделю как приказал отремонтировать!.. Синьор Руффо, подсветите, пожалуйста.

Дикобраз восхитился. Что значит опыт! Для его спутника город вовсе не казался океанским дном. Ни океана, ни ущелий, ни прочей ночной романтики. Теряться же подеста вовсе не думал, шел уверенно, время от времени подсвечивая армейским фонариком и каждый раз безошибочно находя дорогу. Синьор Гамбаротта с достоинством проводил очередную инспекцию вверенного ему города, пусть и не совсем обычную.

– Завтра же взгрею, – резюмировал подеста, делая пометку в записной книжке. – Здесь, синьор Руффо, повозка опрокинулась. Видите, какая колея?

Князь, посветив фонарем под ноги, рассудил, что последний раз проезжую часть ремонтировали при святом аббате Иоанне.

– Как вы здесь ориентируетесь, синьор Гамбаротта? – не выдержал он. – Тут спелеологом надо быть!

Подеста, негромко рассмеявшись, забрал фонарь.

– Я все-таки местный. Вы же не заблудитесь ночью в собственной квартире! В самом неприятном случае ударитесь плечом о дверной косяк или опрокинете стул. В Матере меня уже ничем не удивишь… Пойдемте, сделаем еще один круг.

Дикобраз поглядел в черное ночное небо. Мадонна Смуглолицая! Они, оказывается, по кругу ходят!

– Пойдемте, пойдемте, а то уже прохладно.

Князь заспешил, стараясь не отстать от длинноногого спутника. Тот понял, слегка сбавил шаг и вновь включил фонарь.

– Держитесь рядом, дорогой синьор Руффо, и посматривайте под ноги. Честно говоря, я не рассчитываю на какой-нибудь улов. Разбойников тут нет, потому что грабить некого и нечего. Ночью можно встретить лишь акушерку, у нее фонарь очень приметный – и еще чиновников муниципалитета после выдачи жалованья. Ну, тех вы за два квартала услышите! Поэтому меня и возмущают все эти россказни про призраков.

– Их нет? Совсем? – осторожно осведомился князь. Подеста фыркнул.

– Вам какие нужны? Серые, бесформенные и безгласные?

Остановившись на миг, безошибочно ударил фонарем в узкий переулок между двумя домами.

– Давайте покажу.

Спорить Дикобраз не решился, уж больно темно в переулке- ущелье. Фонарь Джузеппе Гамбаротта выключил, поэтому идти довелось практически на ощупь. Князь даже вытянул руку, чтобы не удариться грудью об угол очередной стены. Внезапно фонарь вновь вспыхнул, осветив маленький одноэтажный домик с уже привычным черным флагом у дверей. Тупик…

И снова – тьма.

– Прошу! – подеста остановился, протянул руку. – Чуть левее двери. Сейчас увидите.