Марлен Дитрих - К. У. Гортнер

Я сыграла в шести новых пьесах и получила небольшую роль в комедийной мелодраме «Прыжок в жизнь», а потом узнала, что беременна.

Моя беременность не была запланирована, но, когда Руди перестал пользоваться презервативами, я не встревожилась. Он хотел иметь семью, я по-своему тоже была не против. Мама очень обрадовалась этой новости. Она стала другим человеком, как будто мое очевидное желание вернуться к той жизни, которую она одобряла, с лихвой искупило прежние бунтарства.

Никаких особых проблем у меня не было, за исключением обычных недомоганий и тошноты по утрам, но на пятом месяце мне пришлось бросить работу. Зрители не хотели видеть женщину на сносях в комедии Мольера. К собственному удивлению, я с удовольствием проводила время дома, без строгого расписания и с ванной под боком, с Руди, который снабжал меня сыром и штруделями, и вообще всем, чего мог пожелать мой ненасытный аппетит, да и мама каждый день приходила ухаживать за мной. Хотя большой близости между нами не было, но все же она так хорошо заботилась обо мне, что нам стало немного легче друг с другом. Мама без конца говорила, как она всегда мечтала о внуке.

Однако идиллия закончилась 17 декабря 1924 года. За десять дней до моего двадцать третьего дня рождения у меня начались схватки. Роды продолжались восемь часов. У меня было много внутренних разрывов, потом началось инфекционное заражение, сопровождавшееся лихорадкой и крайним упадком сил, отчего я впала в прострацию. Врач посоветовал нам с Руди больше не заводить детей, потому что следующая беременность могла меня убить.

Возможно, все это объясняет мою первую довольно прохладную реакцию на новорожденную дочь, которую мы окрестили Марией, но любовно называли Хайдеде. Девочка была здоровая, с пучками шелковистых рыжеватых волосиков на голове. Однако она со своим вечным плачем и отрыжкой казалась мне чужаком, бесцеремонно вторгшимся в мою жизнь. Только при кормлении (молоко у меня каким-то чудом не пропало) я наконец чувствовала восторг – ее беззубый рот сжимал мой набухший сосок.

Мама давала бесконечные советы, начиная с того, как избежать опрелостей, и заканчивая лучшими способами отлучения от груди. Я слушала все это сквозь туман отупения. С течением времени меня привязывала к ребенку уже не одна только материнская преданность. Я искала средство забыть о том факте, что, став матерью, я отказалась от большего, чем рассчитывала. Младенцу нужна была постоянная забота, и мое послеродовое недомогание тоже не прошло без последствий. Я не могла смотреть на себя в зеркало или задумываться о неотвратимости того, что, пока я остаюсь в стороне, жизнь движется дальше без меня, – это относилось и к моему контракту с Мейнхардтом и Бернауэром.

Руди принес громоподобную весть. Инфляционная волна привела к невиданному падению марки – два с половиной миллиона за один американский доллар, – и Германия вплотную приблизилась к коллапсу уже и без того расшатанной экономики, Америка пришла к нам на помощь, предложив план восстановления предвоенного курса марки, что вызвало повышение доверия к национальной валюте. Мейнхардт и Бернауэр воспользовались этим для того, чтобы продать свою сеть театров венскому продюсеру, а новый хозяин, учитывая мое отсутствие, расторгнул контракт.

– Но беспокоиться не о чем, – заверил меня Руди.

Я сидела с Хайдеде у груди, напуганная новостью о том, что осталась без работы. К тому же моя фигура требовала неотложного внимания к себе, если я надеялась когда-нибудь снова взяться за дело. Девушки, выбывавшие из строя и на менее продолжительный срок, чем я, больше уже не появлялись, а я к тому же набрала килограммов десять лишнего веса.

– Я поговорил со своим боссом в «УФА», – продолжил между тем Руди. – Как только ты восстановишься и дочь можно будет поручить чьим-нибудь заботам, он предложит тебе пройти пробы. Этот новый экономический план заставил всех шевелиться – картины запускаются в производство одна за другой. У тебя будет много работы.

И все равно я беспокоилась. Однако продолжала кормить Хайдеде восемь месяцев, после чего, так как это нужно было ребенку, провела лето у Северного моря. Со мной поехали Лизель и ее муж Георг Вильс, который и правда, как говорила когда-то мама, оказался льстивым и скользким, как торгаш. Он как-то раз обмолвился, что мне надо позагореть, если я планирую и впредь показывать ноги в кабаре. Это замечание привело меня в такую ярость, что я стала по утрам отдавать дочь своей матери, а сама предавалась изматывающим тренировкам со шведским инструктором, которого посоветовала Лени. Каждый день я проводила по три часа в гимнастическом зале на спине, крутя педали воображаемого велосипеда, чтобы бедра стали подтянутыми, а с живота сошел лишний жир, упорно не желавший этого делать. Я потела, как троянец, и была столь же предана своей цели. В итоге кинопробы на студии «УФА» обеспечили мне роль кокетки Мишлен в картине по мотивам «Манон Леско». Таков был собранный плод.

В этой роли у меня было больше экранного времени, чем во всех прежних. Однако мама кисло спросила, как я собираюсь справляться с работой и ребенком. Неожиданно Руди уволили. Он не дал этому никаких разумных объяснений, отвечая на мои настоятельные вопросы неуверенным: «Думаю, босс хотел взять на мое место своего племянника». Я решила, что меня, наверное, тоже вышвырнут, еще и съемки не успеют начаться, но получила обещание, что роль остается за мной. Тогда Руди сказал, что может сидеть дома с Хайдеде, пока я хожу на работу. Несмотря на готовность моей матери посвятить себя ребенку, она уже была в возрасте и у нее не хватало сил справляться с малышкой. К тому же она продолжала служить экономкой, потому что, как и всем, ей тоже нужно было оплачивать счета.

Меня поразило предложение Руди, учитывая все его прежние заявления насчет соблюдения приличий и достойного поведения. Хотя всё в Берлине было перевернуто вверх дном и люди брались за что угодно, лишь бы как-то выжить, такое устройство быта явно выходило за рамки общепринятого. Муж, присматривающий за ребенком, – это не было нормой, невзирая на то, насколько затруднительной могла быть финансовая ситуация в семье.

– Ты уверен? – спросила я. – Это выглядит весьма необычным.

– У тебя есть эта картина, – ответил он. – У меня нет ничего. Твоя мать устала, и Хайдеде нужно, чтобы кто-нибудь из нас был с ней. Это может показаться необычным, но сейчас у нас нет другого выхода. Когда закончатся съемки, ты останешься дома, а я начну искать работу.

Если его это устраивало, мне было не на что жаловаться. Хотя я и любила дочь, но от скуки нескончаемой возни с подгузниками и от сна урывками постепенно начала чувствовать себя загнанной в угол. Я была вымотана. Чтобы не свихнуться, мне нужно было работать и получать от жизни больше.

Мама не особенно обрадовалась.

– Мужчины ничего не знают о том, как растить малышей, – сказала она, когда я сообщила ей новость. – Пускай идет и зарабатывает деньги. Мужчина он, а не ты. Он должен содержать семью. Ты заставишь его чувствовать себя никчемным человеком. Я-то думала, эта глупая идея стать актрисой осталась в прошлом. Хочешь, чтобы девочка росла без матери?