Напряжение - Владимир Ильин

– Вот как? – нейтрально ответил я.

– Стоматолог сказал, что наши зубы испортились из-за сладкого. Ты продал его нам! – привел довод Колька, угрожающе наклонив голову вперед. – Из-за тебя мы страдали!

– И что вы хотите от меня? – искренне полюбопытствовал в ответ.

– Компен… ком… компенсации! – выговорил центровой тройки.

– И сколько вы хотите?

– Два импа! – выпалил он, видимо сам не веря, что такую огромную кучу денег можно получить.

– За каждый зуб? – деловито уточнил я, доставая чековую книжку, некогда бывшую блокнотом.

– Да! – переглянулись трое и кивнули, балдея от перспектив.

– И у кого сколько? – постучал я вытащенной ручкой по бумажке.

– Вот у меня – передний и два коренных, – показал Колька, отодвигая губу, – у Севы три, у Вити один.

– У меня два! – возмутился Витя, старательно показывая пальцем на залеченные зубы.

– Хм, ладно, – кивнул я, выписывая чек Кольке. – Вот, за твои три зуба. Сева, твой чек, Витя, пожалуйста. Все довольны?

– Ага, – ошарашенно мотнули они головами, всматриваясь в мою размашистую подпись.

– Теперь я хотел бы получить свои зубы.

– Ч-что?

– Ну я же за них заплатил, верно? – недоуменно пожал я плечами. – Они больные, испорченные моим товаром, я все правильно говорю? Вы назначили им цену и получили деньги. Так что давайте не будем тратить мое время. Зубы на полку, – похлопал я рукой по подоконнику.

– Мы так не договаривались!

– Виталик, Семен, – скомандовал я, и тут же из темноты тупичка выступили мои друзья, несколькими ударами сложив неприятеля на пол. – Семен, вот этот должен мне три зуба. Оформи, будь добр.

– Не сомневайся, босс, – пробухтел он, доставая заранее подготовленные ржавые плоскогубцы из-за пояса.

– Нет, не надо! – вопили с пола, но друг придавил клиента коленом, разжал пасть и вставил металл ему в рот.

Вопль сменился диким криком с подвыванием, а на свет теплого летнего солнышка появился окровавленный полуотломанный клык.

С глухим звуком зуб ударился о бетон пола, тут же приковав к себе взгляды всех троих.

– Не до конца, – досадливо посетовал я.

– Сейчас исправлю, босс.

– Не надо, прошу!

– Но я же за них заплатил, – укорил я его. – Не дергайся, будь добр.

– Сделка отменяется, – просипел Колька, вывернув голову в сторону и выплевывая кровь изо рта.

– Ну… Раз так, я могу продать вам зубы обратно, – сообщил я благожелательно, присел рядом и потрепал его по щеке.

В его глазах было столько надежды, будто я способен вернуть ему улыбку, искаженную некрасивой щербиной.

– Разумеется, дороже, – тут же поправился, – скажем, за десять импов каждый. Срок – завтра. Проценты будут идти каждый день, пока мой товар у вас во рту. Первый взнос вы можете сделать прямо сейчас, – я кивнул на чеки, которые они все еще держали в руках. – Нет вопросов? Замечательно. Остаток долга – шестьдесят четыре импа.

Теперь в его глазах не было надежды, только ярость и желание убить.

– Проваливай.

Я оттер кровь с пальцев о его брюки и взглядом попросил своих друзей проводить наших клиентов пинками. Вновь отошел к окну, чуть размялся, потянувшись руками, и обернулся к ребятам.

– Какой же сволочью приходится быть.

– Они изуродовали Олега, – напомнил Семен, оттирая плоскогубцы платком.

– Потому и приходится, – нахмурился, признавая его правоту.

– Ты мог найти хотя бы не такие ржавые, а? – попенял Вадик товарищу, скептически осматривая красно-желтые разводы на металле.

– Это не я, – кинул на меня он взгляд.

– Я вам не зубная фея, чтобы платить два импа за зуб, – с легким раздражением пояснил в ответ. – Эдак половина интерната встанет в очередь с челюстью в руке! Важен не зуб, а страх и боль от процесса. Они должны знать, что зуб можно вырывать долго и очень болезненно!

– Тише-тише, – сочувственно похлопал меня Вадик, успокаивая. – Мы знаем, тебе нелегко. Скоро все закончится, верно?

Я прикрыл глаза, откидывая злые мысли. Вокруг были друзья, хорошие и добрые, и их совсем не надо было пугать мной-другим.

– Извини. По третьей стадии есть вопросы? Нет? Тогда я – на крышу.

Не следует пока что показываться на глаза своим должникам. Ребята горячие, могут попытаться все решить силой, вернувшись с подкреплением. А задумка вовсе не в массовой драке. Задумка в том, чтобы жадность и страх объединились ради крупного приза.

В холодке затененного участка крыши, упираясь в еле заметные выступы на шероховатой поверхности, я внимательно присматривался к сегодняшнему дню.

Нависали над головой перистые облака, жарило полуденным солнцем, поднимались вертикально вверх дымки над крошечными сельскими домиками вдали, лениво и вовсе не страшно грозила дождем темная линия на горизонте. Душно до звона в ушах, тело желало движения в надежде на порыв ветра, но солнце нещадно загоняло в тень, прожигая ноги даже сквозь подошву сандалий. И это здесь, на крыше, под редкими порывами ветра, нет-нет, но приносящими свежесть и прохладу.

А каково им там, в бетонной коробке интерната? Разумеется, им плохо. Но скоро станет еще хуже – Семен перекрывает вентиляционные каналы, обращая комнаты в пекло. Благодаря усилиям Вадика кран с холодной водой скоро захрипит и заплюется ржавчиной, а в столовой уже со вчерашнего дня готовы продавать только ледяную газировку, от которой потеет майка и хочется пить еще больше.

Но я все еще не уверен – достаточно ли плох этот день? Или, быть может, сделать его еще немного хуже, чтобы мысли и желания моих врагов гарантированно обратились поступками?

Моя жизнь насчитывает почти пять тысяч дней. Хороших и плохих, интересных и скучных – как и большинство из нас, я не выбирал большую их часть, принимая от жизни утром и отдавая каждую ночь обратно, с благодарностью или упреком. Пока, разменяв третью с половиной тысячу, не осознал, что дни можно создавать самому. Для себя и других. А еще чуть позже я начал их продавать.

Это казалось не так уж и сложно – тогда, три года назад. Старший класс ушел в город, им на смену должен был прийти бывший восьмой, уже предвкушавший обретение власти по праву самых сильных и взрослых в интернате. Старшие ушли, но я-то остался – а вместе со мной и вся паутина подчинения и страха, унаследованная от тех, с кем я вел дела.

Я помню разочарование на лицах, когда в огромной спальне девятого класса, едва-едва заселенного, полного ароматом свежих простыней, звучал мой скучный голос – о том, что они выросли, но ничего не изменилось. Когда они не поверили и посмели возражать, я создал свои первые двадцать четыре часа.