Принцесса викингов - Симона Вилар

Роберт нарочито воспользовался франкским титулом, подменив им титул конунга-короля, которым именовался сам Ролло. Пусть эта мысль войдет в него и дремлет до нужного часа, когда он готов будет принять герцогство вместо мысли о венце. Ибо корона не для него. Он готов считаться с ним как с равным, но не как с повелителем.

Жестом, каким поднимают чашу, Ролло поднял кинжал с нанизанным на него куском сочного мяса, давая понять Роберту, что оценил похвалу. Будь это не Ролло, а иной, герцог счел бы себя задетым подобной небрежностью. Но это был Ролло, дикарь, с которым никто не мог ужиться, потому что по-прежнему в нем видели кровавого завоевателя. Роберт много размышлял о Роллоне Нормандском после встречи с епископом Руана. Он, конечно, учитывал, что этот северянин по-прежнему представляет опасность. Но пусть он трижды чужак и язычник, Роберт вынужден был признать, что Ролло превратил испепеленный край в цветущее герцогство, где христианство мирно уживалось с язычеством и где строительство и торговля велись куда живее, чем в исконных землях франков. Этот северянин блестяще справлялся с обязанностями правителя и в мирное время, с этой каждодневной рутиной многолетних тяжб и споров, возмещений убытков, преодоления сопротивления тех, кто еще не смирился и кого нельзя оттолкнуть даже в угоду собственной гордыне. Все это было зачастую куда сложнее, чем жизнь воина-завоевателя, покорителя многочисленных племен. Поэтому, когда Роберт впервые узнал, что, помимо набегов и войн, его сосед-викинг задумал освоение покоренных территорий Северной Нейстрии – от Фландрии до Бретани, – он не счел его серьезным соперником. Когда же Ру разбил и рассеял в Нормандии собственных соотечественников, чтобы укрепить свою власть, герцог пил за его здоровье, восклицая:

– Сила ломит силу, как говорили встарь! Что ж, пусть эти северные волки напьются собственной крови, и тогда мы, с Божьей помощью, вышвырнем их из отчины Карла Великого.

Да, Роберт надеялся сделать то, что оказалось не под силу ни его отцу, ни брату-королю. «Когда двое дерутся – радуется третий», – любил повторять он, пока внезапно не осознал, что в Нормандии идет не беспрестанная борьба единоплеменников за власть, а планомерное объединение их в сильное, хорошо организованное воинство, во главе которого стоит конунг, которого уже не устраивают обычные грабительские набеги и короткая слава викинга, не слепит блеск отступного золота и который решительно распространяет свою власть на всю Северную Нейстрию. Более того, Ролло удалось удержать эту власть и укрепить ее. И первым признаком этого стали попытки Карла Простоватого заключить с ним мир. Когда же северянин отверг предложение Карла, Роберт разочаровался в нем, решив, что он такой же воинственный безумец, как и его соотечественники, лишь немногим более удачливый. Однако, отринув Каролинга, северный завоеватель пожелал вести переговоры с ним – и Роберт был польщен. Это означало одно: в мнении воинственных варваров он, Робертин, герцог франков, весил куда больше, чем помазанник и венценосец. Нет, не сразу сложились их добрые отношения. И когда к Ролло стали стекаться толпы франков, ибо его земли были свободны, – он нуждался и в воинах, и в мастеровых, а вера пришлых его не занимала, – гордый Робертин вынужден был пуститься в переговоры с ним. Он прибыл к Ролло с целым войском, опасаясь коварства «королей моря», а закончилось дело охотничьей потехой. Уже тогда ему пришелся по душе этот неглупый дикарь с ослепительной дерзкой улыбкой и проницательными глазами. И Роберт не оскорбился, услышав однажды:

– Ты силен, герцог Нейстрийский, и тот, кто убьет такого врага, как ты, мигом обретет высокое место в Валгалле. Хотел бы я оказаться этим героем.

Тогда Ролло был еще крайне воинственно настроен, и схватки с его викингами изнуряли воинство Роберта. Со временем меж ними начали заключаться редкие перемирия. Дольше других затянулось то, что было заключено после пленения Роллона Робертом. Именно тогда Роберт начал понимать, что перед ним уже не викинг, а государственный муж, ставящий интересы своих земель выше личных обид.

– Послушай, Ру, желал ли бы ты породниться со мною? – неожиданно спросил Роберт, и едва он это произнес, как в нем окончательно окрепла уверенность в своей правоте. – Я хочу предложить тебе… предложить руку моей племянницы Эммы.

Ролло, казалось, изумился сверх всякой меры. Роберт немедленно воспользовался этой заминкой:

– Разумеется, я чту и признаю права твоей супруги, однако она, к прискорбию, несмотря на всю ее великую красоту, бесплодна, ты же ныне не «король моря», которому нужна женщина, чтобы согреть постель в те короткие промежутки времени, когда он оставляет драккар и ступает на твердь. Ты правитель, которому надлежит думать о продолжении и величии его рода. Ты слишком многого добился в жизни, Ру Нормандский, чтобы лишить этого своих потомков. Эмма хороша собой, к тому же женщины нашего рода славятся своей плодовитостью. Это прекрасная сделка, Роллон, клянусь небом!

– И единственное условие, какое ты, герцог, ставишь мне, предлагая руку франкской принцессы: я должен принять веру Христа.

– Это разумеется само собой.

Ролло дожевал мясо и принялся пучком сухой травы полировать лезвие кинжала.

– Эмма красивая девушка, – рассуждал он, как бы не замечая Роберта. – И раз уж она угодила в плен, из которого тебе не под силу ее вызволить, ты решил разрешить все полюбовно. Ты хитер, Роберт. Ты готов допустить, чтобы Эмма рожала мне сыновей, а я ради этого должен гнать своих людей к купели Бога нищих? Но ты до сих пор ничего не понял! Нет на свете более прискорбного зрелища, чем герой, который позволил себе опуститься на колени, ибо даже перед Одином и Тором мы не гнем спину!

Роберт задумчиво поглаживал холеную золотистую бородку.

– Ты сам знаешь, Роллон, как много почитателей Одина, прославленных скальдами, приходили к убеждению, что новая вера заключает в себе множество достоинств. Так происходит повсюду: и в странах англов, и на юге, в стране ромеев. И это не мешало им оставаться героями. Ни единое имя норманна, принявшего христианство, не было опозорено, и даже в твоем Ротомагусе крещеные норманны не стоят ниже почитателей воинственного Тора с его молотом. Почему же ты так упорствуешь?

– Потому что я не привык принимать чужие условия. Я предпочитаю диктовать свои.

– Ты снова заговорил как варвар, – сухо заметил Роберт.

– Вовсе нет, – покачал головой Ролло. – Я говорю как человек, который добился в жизни немалого, не уповая ни на одного из богов. Потому-то мне и трудно смириться с тем, что все решает не моя воля, а нечто стоящее выше меня.

Роберт какое-то время молчал. Этот викинг имел все основания говорить так, и сейчас не время толковать о прихотях судьбы и о том, что сегодня возвысившийся может быть завтра низвергнут. Это дело священников, и хотя Роберт сам был светским аббатом, он понимал, что никому не поколебать столь закоренелого язычника. Поэтому он сказал:

– Я не предлагаю тебе уверовать в нашего Бога. Всему свое время, и, надеюсь, когда-нибудь ты сердцем примешь учение Спасителя. Но я предлагаю тебе креститься и признать Христа, как это сделали многие из твоих людей. И тогда Эмма сможет стать твоей законной супругой. Ты слышишь ли меня, Ру? Я не намерен убеждать тебя в истинности христианской доктрины, но я обращаюсь к твоему разуму, ибо ты не хуже меня усвоил истину: чтобы добиться чего-либо в этой жизни, всегда приходится чем-то поступиться. Даже ваш Один отдал один глаз ради того, чтобы заглянуть в источник мудрости.