Смена. 12 часов с медсестрой из онкологического отделения: события, переживания и пациенты, отвоеванные у болезни - Тереза Браун

Они дружно энергично кивают. «Я вернусь через… – смотрю на часы, – десять минут». Прежде чем выйти за дверь, я бросаю беглый взгляд на мистера Хэмптона. Он все еще лежит неподвижно в кровати, однако теперь широко раскрыл свои оживившиеся глаза. Что ж, лекарство начало действовать. Теперь я буду за ним приглядывать.

Стоило мне выйти в коридор, как у меня звонит телефон. Это из интервенционной радиологии. Врач, который исследовал катетер Кандас с помощью красителя, говорит мне: «С катетером все в полном порядке. На самом деле, она даже не смогла объяснить мне, что с ним было не так». Не знаю, что ему сказать, так как процедуру заказывала не я и помимо сказанного Кандас, а также указанной в предписании общей информации, ничего не знала.

Врач из радиологии не унимается: «Нам пришлось перенести других пациентов, которым действительно была нужна диагностика, да еще и задержались на работе, чтобы провести эту процедуру. Совершенно неуместно заказывать снимок с контрастом для катетера без какой-либо явной проблемы».

Теперь я все поняла. Он недоволен онкологом, заказавшим это обследование, из-за чего пришлось ждать пациентам, которые, возможно, нуждались в нем больше. Мне хочется сказать: «Я что, врач? Разве я заказала это обследование?» Но я решаю промолчать. Какой смысл? Медсестры порой становятся такими посредниками между врачами: они вымещают на нас свое недовольство друг другом, потому что так безопасней.

«Эта пациентка… она очень настойчивая», – говорю я, стараясь быть дипломатичной.

– Да, это я уже понял, – вздыхает он. – Тем не менее в этой процедуре для нее не было необходимости. Ее катетер был в полном порядке, что и подтвердил на прошлой неделе рентген.

– Ей сделали на прошлой неделе рентген, показавший, что катетер работает как надо?

– Ага.

– Этого я не знала. – Повисла неловкая тишина – я снова не знаю, что сказать.

– Так что это обследование не нужно было проводить – во всяком случае не сегодня, когда у нас такая большая очередь других пациентов с реальными проблемами.

– Я вас понимаю, – говорю я, после чего, оставив свой профессионализм в стороне, переключаюсь на простой человеческий разговор: – Послушайте. Мне жаль, что вам пришлось задержаться, мне жаль, что пришлось перенести других пациентов. Это просто одна из тех ситуаций… – Мой голос обрывается. Мне сложно объяснить ему, кто такая Кандас, несколькими банальными фразами.

– Вы не виноваты, – говорит он, сразу же смягчившись. – Просто, понимаете, нам пришлось отложить до завтра обследование, которое было очень важным для другого пациента. Мне не нравится заставлять людей ждать просто так.

– Я понимаю. Тем не менее спасибо, что первым делом приняли ее. Она действительно нуждается в трансплантации клеток, которые должны спасти ей жизнь, – если это хоть как-то может обосновать срочность в проверке катетера.

Тут он заливается смехом. Может быть, он оценил иронию ситуации.

– Удачи вам с ней. Думаю, она вам понадобится.

– И не говорите. – Я вешаю трубку и смотрю на часы. Время проверить основные жизненные показатели мистера Хэмптона, убедиться, что он не задыхается у себя в палате, хотя это маловероятно, если учесть, что его сын сидит рядом.

Внезапно возвращается Эми с бумажным подносом в руках, на котором стоят одинаковые белые стаканчики. «Твой латте», – говорит она, ставит его на мой стол и идет дальше, сверкая своими светлыми локонами под ярким светом больничных ламп.

Я беру стакан и осторожно из него отпиваю. Горячо, но не обжигает. Воздушная молочная пена в сочетании с горьковатым кофе доставляют мне неописуемое вкусовое наслаждение. На часах всего пять вечера. Еще два с половиной часа, прежде чем я смогу с чистой совестью отправиться домой.

У меня есть еще несколько минут, прежде чем нужно будет снова проверять жизненные показатели мистера Хэмптона, и я решаю в очередной раз мысленно пробежаться по своим текущим задачам: Шейле пока обезболивающее понадобиться не должно, Кандас еще на этаж не вернулась, а Ирвина пока не привезли. Я иду дальше по коридору. Мне нужно немного отвлечься, да и у Бет, возможно, появились какие-нибудь новости от дочери.

Повернув за угол к ее рабочей станции, я чуть было в нее не врезаюсь. Смущаюсь, однако она так и светится: «Моя дочь написала мне по электронной почте, и я только что разговаривала с ней по телефону, – говорит она, показывая мне сотовый в правой руке, словно это завоеванный ею трофей. – Знаю, что нам не положено пользоваться своими мобильниками на работе, но это особый случай. – Она улыбается, и от напряжения на ее лице не остается и следа.

На смену моему мысленному образу падающего вертолета, столба черного дыма и душераздирающих криков приходит усталая женщина, бегущая в поднятой лопастями вертолета пыли. Пыль оседает у нее на губах, режет глаза, покрывает волосы, однако она уже на земле и никто не стреляет ей вслед. Она в безопасности.

– Я на седьмом небе от счастья, – признается она.

– Это просто замечательно. – Я так широко улыбаюсь, что у меня начинают болеть скулы. Чудесные новости. У Бет, как и у меня, близняшки, и не думаю, что после гибели одной из сестер вторая смогла когда-либо оправиться. В конце концов, она была с этим человеком вместе буквально с самого рождения.

Я никогда не ожидала двойни. Никогда. Но в начале беременности живот у меня был больше нормы, и меня страшно рвало, так что мне сделали ранний УЗИ на восьмой неделе. Когда оператор показал мне на экране два маленьких белых светящихся шарика, я почувствовала одновременно благоговейный трепет и сильный страх. Справлюсь ли я? Смогу ли позаботиться сразу о двух новых жизнях?

Тридцать четыре недели спустя они, полностью доношенные, появились на свет – Миранда и София, «удивительная» и «мудрая». Схватки начались в четыре утра. Меня привезли в больницу, где я переоделась в сорочку и встала в ванной, упершись ладонями в стену. Схватки были такими, что, казалось, мой живот разрывается на части изнутри. «Господи, неужели я смогу это пережить», – недоумевала я, однако роды прошли быстро. Всего три часа спустя они уже появились на свет с разницей в четыре минуты: две маленькие лысые головки, две пары глазок и ушек, два мозга, готовые открывать окружающий мир, два бьющихся сердечка.

Я полюбила их всем сердцем, вместе со всеми этими объятиями, полными корзинами грязного белья, невинными улыбками, бессонными ночами и другими двоякими радостями материнства. Во время беременности за мной присматривали акушерки, и после рождения Миранды и Софии я сама захотела стать акушеркой, поменять книги и университетские аудитории на управляемый хаос родильных отделений. Заинтересовавшись акушерством, я пришла в сестринское дело, и когда больше узнала о работе медсестры, то поняла, что нашла свое профессиональное призвание.