Анти-Ахматова - Тамара Катаева

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 4. Стр. 95

Просто к слову: у нас дома завелась шутка: «Ты чем занимаешься?» — «Я? Отдыхаю после санатории».

22 декабря 1954 г. (телеграмма)

«Напомните маме обо мне похлопотать Лева».

Ответная телеграмма была послана 23 декабря 1954 г.: «Помним. Постарайтесь сохранять спокойствие. Это самое главное. Эмма».

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 354

Краткость Левиного стиля могла бы показаться вызывающей, но Эммин бесстрастный тон доктора-психиатра подтверждает, что эта игра существует. Раз существует — значит, в нее играют обе стороны.

А вот когда он уже не хочет подыгрывать матери:

8 марта 1955 г.

«Мамин эпистолярный стиль несколько похож на издевательство, но знаю, что это неумышленно, вернее, просто недостаток внимания ко мне. Все-таки, я полагаю, что посылка в месяц не покрывает всего долга матери перед гибнущим сыном, а это не значит, что мне нужно 2 посылки. Вы можете заметить, что я чувствую себя несколько обиженным невнимательным обращением со мной. Напр., сообщая мне о заявлении ак. Струве, мама не написала ничего по поводу содержания его и т. п. — и Эмме запретила писать, просчитав, что эта искренняя забота (подробное сообщение о его делах) так сыном и будет воспринята — как искренняя забота, только вот не со стороны матери. А ламентации по поводу моего здоровья меня просто бесят. Пора понять, что я не в санатории ».

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 354–355

«Мама как натура поэтическая, страшно ленива и эгоистична, несмотря на транжирство. Eй ЛЕНЬ ДУМАТЬ о неприятных вещах и о том, что надо сделать какое-то усилие. Она очень бережет себя и не желает расстраиваться. Поэтому она так инертна во всем, что касается меня».

« Для нее моя гибель будет поводом для надгробного стихотворения о том, какая она бедная — сыночка потеряла, и только. Но совесть она хочет держать в покое, отсюда посылки, как объедки со стола для любимого мопса, и пустые письма, без ответов на заданные вопросы. »

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 356

Письмо это очень пространно, и, если бы это был роман, мы должны были бы упрекнуть автора за многословие и попытки вызвать сочувствие к такому малосимпатичному резонерствующему персонажу. Романтический герой должен был бы гордо молчать. Но если все количество слов этого письма мы разделим на количество дней, которые он провел в тюрьмах и лагерях — как раз и получится, что каменное его слово падало с частотой, полностью соответствующей самым строгим законам элегантности.

Лев Гумилев:

«В последнем письме она высказала гипотезу, что нас кто-то ссорит. Увы — это она сама».

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 359

9 июня 1955 г.

«Получил от мамы 3 открытки, на которые долго не мог ответить, так они меня расстроили. Так пишут отдыхающим на Южном берегу Крыма, что она, в конце концов, думает?! Я это время пролежал в больнице, сердце и желудок объединили свои усилия, но сегодня выписан и послезавтра выхожу на работу».

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 360

12 июня 1955 г.

«Ну, к примеру: я cпрашиваю, жива ли моя любовница, а получаю письмо с описанием весенней листвы. Ну, на черта мне листва?!»

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 361

21. VII.1955.

«Очень, очень благодарю вас за заботу и за письмецо. С ними легче».

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 363

Вот — сидит совершенно безвинный человек, не убийца, не насильник, и с письмецом ему легче. Каждую ночь, проведенную ими всеми в квартире, он проспал на нарах. Каждое утро, когда они просыпались и шли — шла Эмма на работу — а могла и не пойти на работу, бросить ее, уволиться сегодня, наняться потом в дворники, или в машинистки, или в воспитательницы — в общем, распорядиться своей судьбой сама, — он шел туда, куда распределяло его исправительно-трудовое заведение. И видел только лица других осужденных мужчин или охранников. С письмецом ему, конечно, было легче.

30.7.1955.

«Пришли: Ваше письмо, две вкусных посылки и 200 р. денег от мамы».

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 363

200 р. — можно. Недавно Анна Андреевна все спрашивала у сына: можно ли 200 р., или только 100? Вот попробовала — и получилось. Как хорошо. Также для справки — кто читает не сначала: денег у Анны Андреевны было сколько хочешь, она к этому времени была очень богата.

10.9.55 г.

«Мама прислала 100 рублей, но почему-то не пишет».

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 366

Почему все-таки опять 100 рублей? Послать денежный перевод без приписки — это как? Впору назад отправлять. Но зэк — он не должен быть гордым. Наверно, в этом наука, которую ему преподают.

«От мамы пришла открытка, в которой она горько оплакивает телефон, выключенный на месяц. Мне бы ейные заботы. Я, разумеется, ответил соболезнованием».

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 368

Нередко мы ездили с Анной Андреевной на Центральный почтамт, где я становилась в очередь на отправку бандероли, и в этом огромном зале, под шум хлопающих дверей и шаркающих ног, под дробный стук почтовых штемпелей и возгласы с названиями городов, она писала письмо сыну.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 456

«…Мне темно и страшно»?

21.11.55.

«Мама написала очень теплое письмо на трех открытках, но все-таки вклеила пейзаж. Я начинаю думать, что у нее и к живописи были в детстве способности, но не развились».

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 371

Разумеется, очень злобно. Но если адресат не чувствует естественности описательной лирики — скорее всего ее и нет. Если мне смешно читать про «темные наши клены» — то мне могут возразить, что ее адресат — Пунин, Найман — прослезились. А вот Лева не прослезился. Может, те прослезившиеся просто боялись ослушаться, а Леве все-таки было уже более или менее все равно?

«Воюю я пока удачно: наступал, брал города, пил спирт, ел кур и уток . Мама мне не пишет».

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 200

Письмо Льна Гумилева с фронта от 5 февраля 1945 г.

«Жить мне сейчас неплохо. Шинель ко мне идет, пищи — подлинное изобилие, иногда дают даже водку, а передвижения в Западной Европе гораздо легче, чем в Средней Азии. Мама мне не пишет, это грустно».

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 200

Письма стали приходить после победы. Позволю себе высказать такое предположение. Молчание Анны Андреевны было как бы заклинанием, пока шли бои за Берлин. Ей казалось, что в каждом написанном ею слове заключены суеверные приметы. А я позволю себе высказать другое предположение и отошлю читателя к главе «Я была с моим народом». Ни с каким народом она не была, не была и с сыном — прожигала жизнь и вторую молодость в чаду славы, как она ее понимала.