Геносказка - Константин Соловьев

Геноведьма усмехнулась, и, хоть Гензель этой усмешки не видел, вибрация ее тела передалась ему, заставив испытать приступ слабости.

— «Генофеи». Так почтительно именовали нас льстивые придворные аристократы, которым мы убирали дрянные генетические дефекты, лишние пальцы, язвы, последствия всякого рода невоздержанности… Может, снаружи дворец выглядит роскошным сооружением, внутри же он сродни котлу кипящего гноя. Тайные операции по улучшению фенотипа, беспорядочные связи, застаревшие генетические болезни… Столько дряни, сколько я видела там, не встречается даже в кварталах мулов. Но мы работали не покладая рук — я и остальные генофеи. Нас было семеро. Штопали ветхие генетические цепочки, латали врожденные дефекты, превращали сановных уродцев во что-то человекоподобное. Меня боготворили. Я была любимицей королевской четы, выделяясь даже на фоне прочих. Геномагия в моих руках творила настоящие чудеса. Впрочем, я тогда была молода… — Следующий смешок геноведьмы оказался еще менее приятен. — Я создавала зверей для королевского парка, столь удивительных, что люди немели при виде них. Я выводила растения, которые пахли как нектар альвов. Из слабых и трусливых рахитов я делала непобедимых воинов. Из слабоумных придворных потаскух — прекрасных девственниц. Были и другие геномастера, но я всегда была лучшей. Самой целеустремленной, самой решительной, самой дерзкой… Ну как, все еще хочешь узнать, как я очутилась здесь?

Геноведьма, не выпуская Гензеля из цепкой хватки, остановилась напротив проема в пульсирующей стене тоннеля, похожего на обнаженную рану. В его глубине тянулись белесые, проталкивающие кровь сосуды, какие-то костные наросты и серые комья желез.

— Уровень гемоглобина падает, — озабоченно произнесла геноведьма, пристально разглядывая внутренности своего дома. — Этого следовало ожидать. Мой дом силен и вынослив, но даже он не способен бесконечно поддерживать жизненные показатели на стабильном уровне. Извечная беда всех живых организмов, обычных или выведенных в пробирке. Время от времени требуется возобновлять запас питательных веществ… Сейчас мы увеличим количество эритроцитов и… Впрочем, тебе это, наверно, совсем не интересно, верно? То ли дело твоей сестре… Лучше я закончу ту историю, что начала. Историю про одну наивную генофею, которая сломала себе жизнь, единственный раз в жизни поддавшись милосердию.

Узкие пальцы геноведьмы легко касались вен и обнаженных нервов, словно те были клавишами церковного органа. Покорная этим пальцам, струилась по внутренним сосудам кровь огромного организма.

— Все случилось из-за этой проклятой королевской четы. Они одевали меня в шелка и парчу, купали в золоте, но лишь до тех пор, пока я выполняла их маленькие прихоти. Они кичились тем, что их генетическая линия на сто процентов человеческая. Ни малейшего вмешательства в генотип, подумать только!.. Такую чушь можно лить в уши тупоголовых придворных, надменных аристократов или безмозглых квартеронов из городской черни. Но не лучшему геномастеру королевского двора! Я-то знала их старые грешки и пороки… Знала, кто из их предков сделал втайне генетическую операцию, кто баловался зельями, кто пытался модернизировать свой фенотип — успешно или нет… Ты бы удивился, милый Гензель, узнав, сколько дряни плавает в крови у благородных господ. И чем выше их статус, чем больше кичатся они чистотой своей генетической линии, тем зловоннее оказывается дрянь…

Гензель надеялся, что история будет долгой. Быть может, пока геноведьма треплет языком, у него есть шанс нащупать тропу для бегства. Впрочем, оборвал он сам себя, о каком шансе может идти речь, когда болтаешься на чужом плече?.. Что он может — плюнуть ей в лицо?..

— У королевской четы кровь была нечиста. Об этом знали все, но никто не рисковал сказать об этом вслух. Поэтому все генофеи попали в очень неловкое положение, когда королева изволила забеременеть. Отцом ребенка был сам король. И его застарелые генетические пороки, замаскированные, выправленные и скорректированные десятками сложнейших манипуляций над фенотипом, вступили в связь с пороками его венценосной супруги. Ребенок двух чудовищ — вот что должно было появиться на свет. Я поняла это, как только получила пробу околоплодных вод. У бедного дитяти не было и шанса вырасти нормальным. Конечно, на плод можно было воздействовать еще в утробе матери, можно было выправить отдельные огрехи природы, но мое заключение было однозначным: несчастная девочка — а это была именно девочка — не доживет и до совершеннолетия. Однако придворные генофеи решили не подавать виду. Вместо этого они планировали делать вид, будто ребенок развивается как и положено. Несколько инъекций роженице, специально просчитанный режим облучения — и к моменту родов королевская дочка ничем не отличалась бы от обычного розовощекого младенца. Внешне.

От того, каким зловещим тоном было сказано последнее слово, Гензель напрягся. К сожалению, лишь мысленно — тело его все еще висело обмякшим кулем, мышцы отказывались сокращаться.

— Избавить принцессу от той генетической дряни, что накопилась стараниями ее высокородных предков внутри, мы не могли. Могли лишь навести внешний лоск, сокрыв роковые внутренние дефекты. То же самое, что присыпать пудрой язвы больного бубонной чумой. Принцесса была обречена умереть, прожив около шестнадцати лет. И это устраивало всех генофей. Ни одна из них не хотела говорить правды венценосным родителями — ведь это лишило бы нас их милости! Вышло бы, будто мы, всемогущие генофеи, которых за глаза успели поименовать крестными неродившейся принцессы, бессильны противостоять болезни. Никто из нас не собирался рисковать своим положением. Потерять лабораторию, слуг, результаты исследований, возможность вести спокойную жизнь — и ради кого? Ради человеческой личинки? Да любая из нас не испытала бы и тени раскаяния, превратив ее в комнатное растение! Мы лишь выигрывали время. Шестнадцать лет — долгий срок, можно присмотреть себе не менее роскошный дворец и обзавестись новыми покровителями…

Геноведьма произнесла это ровным тоном, без всяких интонаций. И Гензель в очередной раз задался вопросом: кому она рассказывает эту историю — безвольному телу на своем плече или же себе самой?..

— Вот тогда я допустила ошибку. Единственную в своей жизни. Миг слабости. Совесть — то чувство, которое придумали себе людишки на тот случай, когда их внутренности жалит объективная реальность. Я позволила слабости взять над собой верх. Рассказала все королю и королеве. «Ее погубит веретено, — сказала я. — Веретено деления, один из краеугольных генетических механизмов, который определяет деление в ядре живой клетки. Ее эукариоты несут изначальную порчу, которую можно подавить, но невозможно уничтожить. Ваша дочь обречена, вопрос лишь во времени, которое ей отпущено…»

Гензель вскрикнул бы от боли, если бы горло повиновалось ему: геноведьма безотчетно сдавила его тело так, что явственно хрустнули кости. Кажется, она даже не заметила этого, поглощенная собственным рассказом.

Слишком долго у нее не было слушателей. Запершись в уединении, она сама же изолировала себя от человеческого рода, точно оказавшись в опечатанной герметичной пробирке. Огромный живой организм, который она именовала домом, мог заботиться о ней — чистить кровь, насыщать питательными веществами, защищать и укрывать от невзгод. Возможно, у него были барабанные перепонки и чувствительные слуховые нервы. Только слушать свою хозяйку он не мог.