Розовая пантера - Ольга Егорова

Она и сама прекрасно видела: в боковом зеркале отражалось изменившееся до неузнаваемости лицо. Третье лицо в ее жизни, не похожее ни на первое, ни на второе. «Остановись, — пронеслась в сознании здравая мысль, — остановись, не надо…»

— Вон, смотри, какой симпатичный. Жгучий брюнет, мускулы какие. Смотри, как старательно машину надраивает. Темпераментом Бог не обидел, наверное… Как тебе?

— Прекрати, мы не на базаре…

— Разве? — продолжал он свой натиск, почувствовав, что взял верный тон в разговоре, что еще немного—и она сломается, сдастся, осознав наконец всю степень безумства собственной идеи. — Разве не на базаре?

— Глеб, пожалуйста…

— Значит, не устраивает тебя жгучий брюнет. Что ж, подождем, посмотрим. Может, блондин какой появится, или шатен, или рыжий… Как ты, кстати, к рыжим относишься?

Она молчала, отвернувшись в сторону. «Дура, ты просто дура. Всегда дурой была. Зачем тебе все это нужно, кому и что ты хочешь доказать? Себе? Глебу? Или, может быть…»

— …отличный экстерьер, — снова донесся до нее голос Глеба, она увидела в зеркале отражение его лица — самоуверенная ухмылка, победный блеск в глазах. Он уже понял, что она сдалась. Он просто добивает ее. Ждет, полностью уверенный в том, что дождется — сейчас она начнет умолять его повернуть обратно, предлагая бесплатно все блага жизни, которые он рассчитывал получить с ее помощью. Не придется ему изображать из себя идиота и ломать эту глупую комедию. — Ну вот, скрылся из виду. Жаль… Ничего, сейчас снова появится, будет у тебя еще возможность оценить его достоинства. Или, может быть, кто-нибудь другой…

— Все, иди давай, — тихо сказала она, остановив поток изощренных издевательств. — Иди, я сказала.

— Так ты же… Ты же еще не выбрала… — Он определенно опешил от такого поворота событий.

— Иди, я сказала, — повторила она. — Что, забыл, как двери в машине открываются? Там, слева от тебя, ручка есть.

— Ты же еще не выбрала, — тупо повторил он.

— А нечего мне выбирать. Сам выбирай, мне все равно.

— Как это все равно? Вот тот, смотри, вон еще один показался — высокий, плечистый такой, видный весь из себя… Ты посмотри, Маш. — Он снова хватался за соломинку, пытался вновь бороться все тем же, пришедшим уже в негодность оружием, цинично нахваливая какого-то парня, оказавшегося в его поле зрения.

Высокий, плечистый. Маша не смотрела.

— Если он тебе так понравился, на нем и остановимся. Иди давай.

— Да ты же даже не посмотрела! Посмотри хоть…

Она посмотрела. Быстро отвела взгляд, вдохнула воздух поглубже и снова посмотрела. Подумала: а может быть, и нет? Она же ошиблась уже сегодня однажды, ошиблась, не заметив разницы с расстояния гораздо более близкого, может быть, и теперь ошибается. Наверняка ошибается. А если нет? Дура, сто раз дура. Ничего более глупого и более ужасного и придумать было нельзя. Более глупого, более ужасного и более гадкого…

— Я так понимаю, ты передумала?

— Ничего ты не понимаешь. Три раза уже тебе сказала: иди.

— Так, значит, этот тебя устраивает?

— Я тебя сейчас вышвырну. Вышвырну из машины, ты меня понял?

Открылась дверь. Снова захлопнулась — как во сне. Она все продолжала смотреть в окно, в противоположную сторону. Смотрела долго, заставляя себя не отводить взгляда, не двигаться, не дышать. Потом не выдержала, резко обернулась — никого. Медленно выползла из гаража какая-то черная блестящая иномарка. Показалась из ворот передняя часть капота другой, следующей машины.

Она попыталась себе представить то, что представить было страшно. Страшно и невозможно: Глеб входит в гараж. Останавливается, щурится от яркого света ламп. Оглядывается по сторонам, пытаясь отыскать взглядом. Уже достаточное количество стремительно летящих в бесконечность минут прошло с тех пор, как он вышел из машины, а значит, все то, что она себе только что представила, уже было. Уже имело место, уже случилось — и этот яркий свет, и взгляд, блуждающий и наконец остановившийся. А потом? Подходит ближе: «Слушай, парень, разговор есть. Поговорить надо, ты только не подумай ничего плохого… или там, что я шучу. Все абсолютно серьезно, знаешь. Найдется у тебя пять минут для деловой беседы?» А потом?

Тихая музыка доносилась из колонок. Что-то знакомое. Она машинально покрутила ручку, прибавила громкость. Что-то знакомое…

А потом? «Знаешь, у меня там в машине одна дамочка сидит. Ничего себе дамочка, блондинка натуральная…»

Узнала — это Челентано плакал свою «Конфессу». Значит, кто-то на этой земле все еще верит в любовь…

«А потом? Что же было потом?..»

Какая-то грязь намертво прилипла к капоту. Он попытался осторожно поддеть ее ногтем, не получилось — на самом деле намертво. Может быть, капля битума — такое часто случается на дорогах, только странно, почему она одна, обычно их бывает целая россыпь, раз уж такое случается. Краску бы не поцарапать… Да черт бы с ней, с этой грязью, пускай покупает германский очиститель и сам — одним движением, как обещает реклама, — оттирает свой капот. Реклама, она много обещает…

Он обернулся. Что-то заставило его обернуться — впрочем, с ним такое часто случается. Обернулся и увидел Машку. Как обычно, как всегда, ничего нового. Отвернулся, прогоняя видение, забывая о нем и снова попытавшись сосредоточиться на этой чертовой черной капле, прилипшей к капоту. Добросовестность эта его когда-нибудь в могилу сведет, честное слово. И все-таки — как-то странно. Слишком реально, слишком по-настоящему в этот раз… Впрочем, нечему удивляться: шизофрения — она на то и шизофрения, чтобы прогрессировать со временем. Тем более если никто не пытается ее вылечить. А подлечить бы нужно, ох как нужно, поэтому — вот она, эта капля битума или чего-то там еще, вот тебе, пожалуйста, место приземления для взгляда и точка опоры для души, блуждающей в потемках. Как огонек в ночи, указывающий путь затерявшемуся страннику. Вот она — грязь, три ее тряпкой, трать свой душевный пыл — не по пустякам, а по делу.

Он все-таки снова обернулся. Просто так, чтобы проверить, чтобы убедиться. Обернулся — и снова увидел ее, Машку. Она стояла, как-то беспомощно опустив руки вниз, смотрела на него, и ей было двадцать два года. Двадцать два, а не шестнадцать, и это смутило его уж совсем окончательно… Сколько раз он вот так оборачивался, точно видел ее, шестнадцатилетнюю, снова оборачивался — и уже ничего не видел. Он так привык к этому, знал на сто процентов, что это бывает, что это может быть так, только так, а не иначе. А теперь — как будто почва ушла из-под ног. Подумал: «Значит, мне теперь двадцать восемь. Двадцать восемь, и я стою здесь, с тряпкой, возле машины, шесть лет прошло, она стоит напротив, и это — правда?»

— Это ты? — спросил он тихо на всякий случай, чтобы не услышал и не подумал никто, что он, как дурак, разговаривает с пустотой.