Бизнес - Иэн Бэнкс

— Миз Тэлман, добро пожаловать в Международный аэропорт Тулана.

Мне чудом удалось не рассмеяться ему в лицо истерическим смехом.

— Послушайте, а вам известно, что на пальцах можно считать больше, чем до десяти?

— В самом деле?

— Да! Знаете как? Спорим, не догадаетесь.

— Надо… взять другую систему счета, наверно, не десятичную. Ну да, конечно: двоичную! Да. Получится… тысяча двадцать четыре.

— Вообще-то тысяча двадцать три. От нуля до одной тысячи двадцати трех. Однако неплохо, черт возьми! Быстро сообразила. Наверно, я вам этим раньше уже надоедал. Да?

— Нет, мистер Хейзлтон.

— Тогда я потрясен. И вы знаете, как меня зовут, а я вот забыл ваше имя, и это ужасно невежливо, хотя я уверен, что нас знакомили. Надеюсь, вы меня простите.

— Катрин Тэлман, мистер Хейзлтон.

— Очень приятно, Катрин. Я, конечно же, о нас наслышан.

Мы пожали друг другу руки. Это было в ноябре 1989 года, в Берлине, на той неделе, когда была разрушена Берлинская стена. Мне удалось в последний момент попасть на рейс «Люфтганзы» Лондон — Берлин (подпрыгивающее сиденье, высокомерная стюардесса), я твердо решила присутствовать при историческом событии, которое несколько лет назад и представить себе было невозможно. То же самое вознамерились сделать и многие шишки из «Бизнеса», в особенности наиболее любознательные: наверно, окрестные аэропорты — и «Темпльхоф», и «Тегель» — были на протяжении этих нескольких дней просто оккупированы шикарными вертолетами, и в результате вечером почти по умолчанию состоялся импровизированный банкет для представителей Первого и Второго уровней. Я тоже попробовала туда просочиться — и вполне успешно.

Все сидели за ужином в частном зале отеля «Кемпински», после совершенно безумного вечера, когда мы на лимузинах и в такси ездили по городу и смотрели, как в разных местах толпы народа бросаются и карабкаются на стену, разбирают ее на куски и уносят с собой. Все были слегка навеселе, и, наверное, на нас повлияла пьянящая, почти революционная — или, скорее, контрреволюционная — атмосфера этого момента.

На приеме перед ужином меня и в самом деле представили Хейзлтону. Тогда он был еще руководителем Второго уровня, но от него уже ждали великих свершений. Сначала он попросту бросил на меня рассеянный взгляд. Мне было двадцать девять лет, я уже поднялась до Четвертого уровня благодаря своим вдохновенным догадкам касательно компьютеров и информационных технологий. Выглядела я очень даже неплохо, лучше, чем в девятнадцать. Так что Хейзлтон, возможно, забыл, как меня зовут, но не забыл, как я выгляжу. Идя к столу, он направился прямо к свободному месту рядом со мной. Ну почти прямо: наскочив всего на парочку позолоченных кресел, которые ему попались по пути.

Сев рядом, он только кивнул и не обращал на меня внимания, пока не подали второе блюдо — можно было подумать, он сел сюда совершенно случайно или даже неохотно, а потом вдруг выдал свой мнимый экспромт про то, как считать на пальцах. Я уже привыкла к тому, что англичане из высших классов часто так делают. Кстати, он сказал «сообразила», а не «сообразили».

— А если использовать еще и пальцы ног, — продолжил он, — вы можете досчитать больше, чем до миллиона. — (А, значит, все-таки «вы».)

— Да, но это неудобно.

— Конечно, неудобно, когда тебе приходится снимать носки или чулки. (Значит, опять на «ты».)

— Вообще-то я не то имела в виду, — заметила я. — Пальцами ног сложно двигать.

— Понимаю. Да. А при чем тут это?

— Ну, если считать на пальцах рук, их можно загибать, чтобы отличить нуль от единицы, а на пальцах ног это проделать сложно. Они не слишком подвижны, верно?

Он обдумал мои слова.

— Я могу загнуть мизинцы ног за соседние пальцы.

— Серьезно? На обеих ногах?

— Разумеется. Здорово, правда?

— Ну, если вы таким же образом сумеете загнуть большие пальцы за соседние с ними, то сможете считать до… больше, чем до шестнадцати тысяч.

— Пожалуй. — Он некоторое время разглядывал свою тарелку. — А я, между прочим, умею шевелить ушами.

— Не может быть!

— Может. Показываю.

— Надо же!

Какое-то время мы гримасничали и веселились, как дети, а потом перешли к загадкам.

— Вот, например, — сказала я, — какие буквы идут после РДТ?

Он откинулся назад. Мне пришлось повторить. Он погрузился в раздумье, а затем сказал:

— ЛФН.

— Неправильно.

— Нет, правильно: РДТЛФН — если добавить гласные, получается «радиотелефон».

— Все равно неправильно.

— Почему это? — возмутился он. — По-моему, вполне подходит.

— Но правильный ответ подходит еще лучше.

Он издал звук, подозрительно напоминающий «фу-ты, ну-ты», и откинулся назад, скрестив руки:

— Каков же правильный ответ, барышня?

— Дать подсказку?

— Если без этого нельзя.

— Подсказка номер один. Смотрите, как это пишется. — Взяв салфетку, я вывела губной помадой: Р, Д, Т, — , -, —…

Он склонился над салфеткой, а потом недоверчиво взглянул на меня:

— Где же здесь подсказка?

— Запятые, пробелы — вот вам и подсказка.

Это его не убедило. Он не спеша достал из нагрудного кармана очки-половинки, нацепил их на нос и пристально посмотрел на салфетку поверх стекол.

— Дать вторую подсказку?

— Нет, стоп, — сказал он, подняв руку, но в конце концов не выдержал. — Ладно, пусть будет вторая.

— Подсказка номер два: это очень простая последовательность.

— Хм… неужели?

— Элементарная. Это уже подсказка номер три. На самом деле она же — номер четыре. Вообще-то, я уже и ответ сказала.

— Ну и ну.

В конце концов, он сдался:

— Я считаю, ответ — ЛФН, а вы надо мной просто издеваетесь, — заявил он, снимая очки и пряча их в карман.

— Правильный ответ — ЧПШ.

Он посмотрел на салфетку. Я дописала эти три буквы.

— Все равно не понимаю, — сказал он.

— Смотрите. — Я вывела крупную единицу под буквой Р. Двойка, тройка, четверка и так далее уже не понадобились.

— А-а, — закивал он. — Хитро. Первый раз слышу.

— Немудрено. Это я сама придумала.

— Сама? — Он посмотрел на меня в упор. — Какая умница!

Ответом ему была моя ледяная улыбка.

Среди ночи я проснулась от духоты. Мне не хватало воздуха: казалось, меня затягивает разреженный воздух под огромным, беспощадным давлением. Темнота. Не просто темнота, а полная темнота, всепоглощающий абсолютный мрак, странным образом усиливающий духоту. Где же я? В Берлине? Нет, это сон или какие-то воспоминания. Блискрэг? Промозгло, как в тамошних верхних комнатах. Я потянулась за часами. Кровать показалась какой-то незнакомой: маленькая, остывшая. Небраска? В воздухе, невыносимо холодном, витал странный запах. Простыни казались слишком тяжелыми. Сердце мучительно билось прямо в горле. От странного запаха не было спасения. Где же, черт возьми, такое возможно?