Просвещение продолжается. В защиту разума, науки, гуманизма и прогресса - Стивен Пинкер

Социальные расходы не только уменьшают экономическое неравенство (что само по себе сомнительное достижение), но и увеличивают доходы менее зажиточных слоев населения (а вот это настоящая победа). Анализ экономиста Гэри Бертлесса показал, что в период с 1979 до 2010 года располагаемые доходы четырех более бедных квинтилей (пятых частей) населения США вырос на 49 %, 37 %, 36 % и 45 % соответственно[325]. Причем это было еще до запоздалого выхода из Великой рецессии, тогда как с 2014 до 2016 года медианные зарплаты выросли до своего исторического максимума[326].

Еще более примечательно то, что произошло в самой нижней части шкалы доходов. И левые, и правые традиционно скептически относятся к правительственным программам по борьбе с бедностью – чего стоит одна знаменитая шутка Рональда Рейгана: «Несколько лет назад федеральное правительство объявило войну бедности, и бедность одержала победу». В реальности, однако, бедность проигрывает. Социолог Кристофер Дженкс подсчитал, что, если учесть все льготы скрытого государства всеобщего благосостояния и рассчитывать стоимость жизни, принимая во внимание улучшение качества потребительских товаров и снижение цен на них, доля бедных за последние пятьдесят лет упала более чем на три четверти, составив в 2013 году 4,8 %[327]. Три других исследования дали аналогичные результаты; данные одного из них, проведенного экономистами Брюсом Мейером и Джеймсом Салливаном, приведены в виде верхнего графика на рис. 9–6. Прогресс приостановился на время Великой рецессии, но снова набрал обороты в 2015 и 2016 годах (не показаны на графике), когда доходы среднего класса достигли рекордного уровня, а доля бедных продемонстрировала самое большое падение с 1999 года[328]. Наконец, нельзя не упомянуть еще одно невоспетое достижение: число беднейших из бедных – бездомных, живущих на улице, – сократилось с 2007 до 2015 года почти на треть, несмотря на Великую рецессию[329].

РИС. 9–6. Бедность в США, 1980–2016

Источники: Meyer & Sullivan 2017a, b. «Располагаемый доход» соответствует использованному в первоисточнике понятию «денежный доход после вычета налогов». Потребление рассчитано на основе данных исследования потребительских расходов на еду, жилье, транспорт, технику, мебель, одежду, украшения, страхование и так далее, проведенного Бюро трудовой статистики США. «Бедность» соответствует определению Бюро переписи населения США от 1980 года с учетом инфляции; привязка бедности к иным годам дала бы другие абсолютные показатели, но те же тенденции. Подробнее см. Meyer & Sullivan 2011, 2012, 2017a, b

Нижний график на рис. 9–6 иллюстрирует четвертый фактор, из-за которого показатели неравенства дают заниженное представление о прогрессе низшего и среднего классов в богатых странах[330]. Доход – это лишь средство достижения цели, а эта цель заключается в обладании вещами, в которых люди нуждаются, которые они хотят и которые им нравятся, – в том, что экономисты не особенно изящно называют потреблением. Если определять бедность не по тому, сколько люди зарабатывают, а по тому, что они потребляют, выяснится, что доля бедных в Америке снизилась с 1960 года в десять раз: с 30 % населения до 3 %. Две силы, по всеобщему убеждению повинные в росте неравенства доходов, вместе с тем снизили неравенство в том, что действительно важно. Первая, глобализация, хотя и разделила людей по уровню дохода на победителей и проигравших, в отношении потребления почти всех сделала победителями. Азиатские заводы, суда-контейнеровозы и эффективная розничная торговля обеспечили массам доступ к товарам, которые раньше считались предметами роскоши. (В 2005 году экономист Джейсон Фурман прикинул, что сеть магазинов Walmart экономит среднестатистической американской семье 2300 долларов в год[331].) Вторая сила, технологии, постоянно коренным образом меняет сам смысл дохода (мы уже убедились в этом, обсуждая в главе 8 парадокс ценности). Сегодняшний доллар, как бы мы ни старались скорректировать его стоимость с учетом инфляции, может купить гораздо больше улучшающих жизнь вещей, чем доллар вчерашний. Он может купить то, чего не существовало: холодильники, электричество, унитазы, вакцины, телефоны, контрацептивы и авиаперелеты, и то, что преобразилось до неузнаваемости, например смартфоны с безлимитными тарифами вместо спаренных телефонных линий с телефонистками.

Вместе глобализация и технологии изменили смысл того, что значит быть бедным, по крайней мере в развитых странах. Раньше стереотипное представление о нищете воплощал исхудалый бедняк в лохмотьях. Сегодня бедные страдают от лишнего веса с той же вероятностью, что и их работодатели, и одеты они в те же флисовые куртки, джинсы и кроссовки. Раньше бедных называли «неимущими». В 2011 году более 95 % американских семей, находящихся за чертой бедности, имели у себя дома электричество, водопровод, унитаз, холодильник, плиту и цветной телевизор[332]. (Полтора века назад ничего из этого не было ни у Ротшильдов, ни у Асторов, ни у Вандербильтов.) Почти у половины бедных семей есть посудомоечная машина, у 60 % – компьютер, у двух третей – стиральная машина с сушилкой и у более чем 80 % – кондиционер, видеомагнитофон и мобильный телефон. Я вырос в золотой век экономического равенства, когда у «имущих» из среднего класса были считаные предметы из этого списка, а то и вовсе ничего. В результате самые ценные ресурсы из всех – время, свобода и ценные переживания – оказываются доступны всем людям, о чем мы еще поговорим в главе 17.

Богатые стали богаче, но их жизнь улучшилась не так уж сильно. Может, у Уоррена Баффета и больше кондиционеров, чем у большинства людей, или они у него лучше, но по меркам истории тот факт, что у большинства бедных американцев есть кондиционер, сам по себе поразителен. Если коэффициент Джини рассчитывать по потреблению, а не по доходам, он будет едва расти или оставаться неизменным[333]. Неравенство в самооценке уровня счастья среди населения США на самом деле снижается[334]. И хотя радоваться снижению коэффициентов Джини в продолжительности жизни, здоровье и образовании я считаю неуместным и даже абсурдным (как будто миру станет лучше, если мы убьем самых здоровых и не дадим ходить в школу самым умным), это снижение в реальности происходит по вполне достойным причинам: жизнь бедных улучшается быстрее, чем жизнь богатых[335].